Земной поклон. Честное комсомольское
Шрифт:
– Что же теперь делать?
– Александр Александрович, закинув руки за спину, беспокойно ходил по учительской.
– Вот что, тезка, - сказал он, - попробую еще разок поговорить с родителями. А ты свяжи Ласкина с кем-нибудь из ребят… К кому он лучше всех относился?
– Да, пожалуй, ко мне…
– Ну, так сам разыщи его, а ребятам накажи, чтобы глаз с него не спускали. Пусть в компанию свою втянут…
Дверь открылась, и в учительскую вошла преподавательница литературы Ксения Петровна - полная маленькая старушка с серебряными стрижеными волосами.
Саша
– Вот насчет Ласкина рассуждаем, - сказал он.
Ксения Петровна села на стул около Александра Александровича.
– Садись, дружок, - приветливо взглянула она на Сашу.
– Так что же нового?
– Нового ничего. Все в той же компании. Домой не возвращается, в школу не ходит, - ответил Александр Александрович.
Он любил разговаривать с Ксенией Петровной: хорошо слышал ее четкий, громкий голос, и, главное, оба они были во всем единомышленниками и с первого слова понимали друг друга.
– Прозевали человека, самым настоящим образом прозевали!
– горячо воскликнула Ксения Петровна.
– Мы, учителя, виноваты, товарищи виноваты! Видели мы давно, что мальчик обозлен, замкнут, а докопаться до истинной причины невдомек было. Вот вы, например, друзья его, одноклассники, - обратилась она к Саше, - неужели вы не знали, что отец его так избивает?
– Не знали, Ксения Петровна, - ответил Саша, вставая.
– Да сиди, дружок, сиди! Скрывал он, значит, крепко. Стыдился. Теперь трудно исправлять ошибки, но необходимо.
Александр Александрович поделился с Ксенией Петровной своими соображениями. Саша тоже высказал свои мысли. Ксения Петровна их поддержала:
– Мне тоже кажется, что возвращать его в школу не стоит. Самое лучшее - определить на завод. Молодежь там здоровая. Труд интересный. Выровняется парень, вот посмотрите, обязательно выровняется.
ДВЕ ВСТРЕЧИ
К вечеру, приготовив уроки, Саша отправился разыскивать Ласкина. Вечер был сумрачный. С утра то моросил, то лил дождь, и на лужах вздувались пузыри, что в народе считают признаком затяжного ненастья.
Грустно поглядывая на недоступную улицу, белоголовые ребятишки в окнах домов причитали хором:
Дождик, дождик, переставь, Мы поедем на росстань.Или:
Дождик, дождик, пуще, Дам тебе гущи.Саша брел вдоль домов и заборов по глинистой жиже. На нем был голубой материн плащ с капюшоном. Впереди него шла босиком бабка Саламатиха. Ботинки, связанные шнурками, она несла в руках. Саламатиха тяжело ступала толстыми, отекшими ногами прямо по лужам и не переставая поносила на все село председателя сельсовета:
– Черт бы подрал тебя, старая ведьма, не можешь тротуары сделать! Заботы о людях ни на грош нет!
На Саламатихе был такой же, как и на Саше, голубой плащ (в таких плащах ходило все село, потому что других в сельпо не завезли), но он был мал для ее могучей фигуры, и она смогла завернуться в него только наполовину.
– И этот дурак слепой, - присоединила она к председателю мужа, - сидит, сказочки сочиняет! Нет чтобы родное село в порядок привести. Тоже депутат! Чертова кукла!
Саша с трудом сдерживал смех. Саламатиха поскользнулась и тяжело плюхнулась в грязь.
Саша подскочил к ней, помог встать.
– Спасибо, сынок!
– раздраженно поблагодарила Саламатиха и вдруг повернулась лицом к трактовой дороге.
– Тебе чего, жизнь не мила?!
– крикнула она низким голосом какому-то прохожему, который, сбросив с плеч тяжелый мешок, расположился завтракать прямо на дороге.
– Машины по селу идут… В лепешку сотрут, чуть зазеваешься.
– А тебе жалко?
– спросил прохожий, рукавом обтирая пот и дождь с загорелого лица.
– Ну задавят. Плакать будешь?
– Тьфу, леший!
– плюнула Саламатиха.
– Ну, ложись на дороге, коли жизнь надоела!
– И она пошла вперед широкими, мужскими шагами.
Саша шел за ней. Ему давно хотелось поговорить с Саламатихой о Мише. Он знал, что бабка и внук живут душа в душу и озорные проделки устраивают сообща.
– Миша-то как?..
– начал издалека Саша, но сразу же понял, что шуструю бабку провести трудно.
Хитрыми глазами она покосилась на Сашу:
– Сидит все с книжками. Учит.
– При этом она шумно вздохнула, не то от жалости к внуку, не то желая сдержать смех.
Саша решил говорить напрямик:
– Историю с Шолоховым разыграл он зря. Дело-то серьезный оборот приняло. Из районного центра приказ дан разыскать, кто слух пустил. Найдут - принудиловку получит за хулиганство.
– А ты чего ж молчишь? Ведь комсомолец, даже секретарь!
– певуче осведомилась Саламатиха.
– Что ж из этого? Он мне сам все рассказывал. Я отругал его, а бегать и доносить не собираюсь. Хотя за болтовню его проучить давно пора.
– Проучать не за что, - решительно сказала Саламатиха.
– Был Шолохов в Погорюе. Сама видела. Пошла на Куду белье полоскать. Вижу - стоит богатырь такой!
– вдохновенно врала Саламатиха.
Саша даже остановился и от изумления открыл рот.
– Рост - двухметровый, волосы - шапкой золотой, глаза карие, как огонь. Одной рукой подбоченился, другую простер над рекой, точно повелеть что-то хотел: может, реку в другую сторону повернуть, или чтоб из берегов вышла, либо пересохла, чтоб на другой берег посуху перейти.
– Бабушка, да Шолохов небольшого роста, и глаза у него светлые…
– Не перебивай!
– возмутилась Саламатиха.
– Своими глазами видела. И говорит он, как тигр рычит, с таким рокотом. Ударит в горы голос - эхом назад воротится. На весь Погорюй, на всю Куду слышно было… «Не знал, говорит, истинный бог, не знал!..» И мохнатым кулачищем в грудь себя ударил так, что гул пошел и камни с горы свалились. «Не знал, что в Сибири краса такая! Поселил бы сюда Григория с Аксиньей и книгу назвал бы «Тихая Куда».