Шрифт:
1
Поднимаясь с погруженной в ночную тьму равнины на взгорье, монорельс терял скорость. «Скоро и солнце догоним», – подумал Садлер. Здесь терминатор двигался совсем медленно, при желании человек мог бы без особого труда идти с ним вровень, удерживать раскаленный шар точно на горизонте – пока не захотелось бы передохнуть. Но даже и потом солнце будет закатываться так медленно и неохотно, что только через час с лишним последний его ослепительный сегмент исчезнет и наступит долгая лунная ночь.
Сквозь эту ночь и мчался сейчас Садлер, пересекая землю, открытую
Свет, горящий в салоне, не давал возможности толком рассмотреть окутанную тьмой местность, над которой, почти бесшумно, мчался вагон. «Тьма» – это, пожалуй, слишком сильно сказано. Солнце все еще оставалось за горизонтом, но почти в зените висела Земля, приближавшаяся к первой четверти. Через неделю, в лунную полночь, родная планета человечества превратится в ослепительный диск – ослепительный в самом буквальном смысле, глядеть на «полную Землю» незащищенными глазами невозможно.
Садлер встал, миновал все еще увлеченных спором астрономов и направился вперед, к небольшому купе, отделенному от салона плотной занавеской. Не успевший еще привыкнуть к тяготению в одну шестую земного, он пробирался по узкому коридору, зажатому между туалетами и кабиной управления, медленно и осторожно.
Вот теперь что-то видно; обзорные окна могли бы быть и побольше, но это не допускалось по каким-то малопонятным соображениям безопасности. Однако здесь не мешал внутренний свет, так что можно было наконец насладиться застывшим великолепием этого древнего, пустынного мира.
Застывшим… Да, было совсем не трудно поверить, что за окнами уже двести градусов ниже нуля, хотя солнце зашло всего несколько часов назад. Собственно говоря, впечатление холода создавал скорее не пролетающий мимо ландшафт, а голубовато-зеленый, льющийся на него свет; в стылом этом сиянии, отраженном от морей и облаков далекой Земли, не было ни грана тепла. Странный парадокс, подумал Садлер, ведь сам по себе повисший в небе мир полон тепла и уюта.
Впереди летящего сквозь ночь («земную», что ли? Ведь на Земле я сказал бы «лунную») вагона прямой, как стрела, тянулся тонкий рельс, поддерживаемый как-то слишком уж редко поставленными опорами. Еще один парадокс, этот мир на них не скупится. Ну почему бы солнцу не заходить по-человечески, на западе? Этому было какое-то очень простое астрономическое объяснение, но сейчас Садлер не мог его вспомнить. Затем он сообразил, что, если разобраться, все подобные названия совершенно произвольны и их могли перепутать при составлении карты новых просторов, завоеванных человеком.
Путь все еще шел вверх; сперва все поле зрения занимал крутой, почти отвесный обрыв. Слева – это что же будет, юг, что ли? – местность спадала вниз слоистыми, неровными террасами; похоже, что когда-то, миллиарды лет назад, изливающаяся из раскаленной сердцевины Луны лава застывала здесь серией последовательных, все ослабевающих волн. Леденящий душу вид, но ведь и на Земле есть места ничуть не более жизнерадостные. Например – мрачная, враждебная всему живому Аризонская пустыня, а склоны Эвереста еще хуже, здесь, на Луне, нет хотя бы тамошнего вечного, до костей пронизывающего ветра.
А потом Садлер с трудом сдержал крик: обрыва вдруг не стало, он исчез, словно обрубленный исполинским зубилом, и справа открылась новая картина. С трудом верилось, что этот потрясающий эффект – случайность, что он создан спонтанным артистизмом Природы.
Словно ангелы в огненной своей славе, вдоль края неба нескончаемой чередой шагали вершины Апеннин, раскаленные последними лучами заходящего солнца. Внезапный взрыв света почти выжигал сетчатку; Садлер инстинктивно зажмурился и прикрыл глаза рукой. Через несколько секунд, когда он снова – и опасливо – их открыл, мир оказался совершенно преображенным. Звезды, заполнявшие небо, исчезли – сузившиеся зрачки не могли их уже различить; Земля – бывшая только что ослепительно яркой – превратилась в жалкий зеленоватый лоскуток. Даже с расстояния в сотню с лишним километров залитые солнцем горы затмевали все остальные источники света.
Фантастические пламенные пирамиды словно не имели под собой никакой опоры, они парили в небе подобно земным закатным облакам – линия, отделяющая день от ночи, была настолько резкой, что подножия гор совершенно скрывались в непроницаемом мраке, казалось, что реально существуют только сверкающие вершины. Пройдут еще долгие часы, прежде чем последний из этих горделивых пиков погрузится в ночную тень.
Занавески раздвинулись, пропуская в смотровое купе одного из астрономов. Все еще уязвленный полным пренебрежением спутников, Садлер неловко молчал. К счастью, проблема этикета разрешилась без его участия.
– Стоит того, чтобы лететь сюда с Земли? – спросил почти неразличимый в темноте сосед.
– Да, несомненно, – согласился Садлер, но тут же добавил подчеркнуто безразличным тоном: – Только это в первое время, а потом привыкнешь и перестанешь замечать.
Из темноты донеслось хмыканье:
– Не сказал бы. Некоторые вещи никогда не приедаются, сколько тут ни живи. Только что с корабля?
– Да. Прилетел вчера вечером на «Тихо Браге». Ничего еще толком не видел.
Садлер заметил, что бессознательно подражает отрывистой, состоящей из коротких фраз речи собеседника. Интересно, они все здесь так разговаривают? Может быть, пытаются экономить воздух?
– Где будете работать? В Обсерватории?
– Вроде того, хотя я и не буду в штате. Я бухгалтер. Анализирую затратную эффективность здешних работ.
В купе нависла долгая, задумчивая тишина.
– Вы уж извините меня за невежливость, – снова заговорил астроном. – Я должен был представиться. Роберт Молтон. Начальник отдела спектроскопии. Вот, теперь будет у кого спросить, как начисляется подоходный налог.
– Боюсь, может дойти и до этого, – сухо заметил Садлер. – Меня зовут Бертрам Садлер. Я из аудиторского бюро.