Земные пришельцы. Книга первая

Гайворонский Александр

– Ты меня убил, братан… Только хочу тебя уверить, что никогда в своей жизни нечистоплотными делами, как ты изволил выразиться, я не занимался. Может быть, не совсем законными – другое дело… Это ведь не одно и то же?

– Нет. Если это не дела, а делишки.

– Дела, брат, дела. Крупные дела – крупные деньги.

– Зачем они тебе, Моремаша?

– Деньги-то? Лично мне они не нужны. Они нужны народу, честному народу. А у честного народа их нет. Я устанавливаю баланс денег между честными, у которых их не водиться, и нечестными, у которых их куры не клюют.

– Ах,

вот оно что! Робин Гуд, значит? Что ж ты мне, раньше, батенька, не признавался в своих святых деяниях? – с сарказмом протянул Бельский.

– А потому что, все святые деяния должны обнародоваться только после смерти деятеля.

– С чего ты взял?

– А так повелось почему-то. Жил-жил человек, никто про него не знал, а потом – хлоп! и умер. Вот тут-то вдруг все и ахнули: а делов-то сколько человек этот незаметный, оказывается, наворочал! Он и «заслуженным» вдруг стал, посмертно, правда, он и «лауреат» разный, он и «величайший гений эпохи»… А человеком-то, оказывается, каким милейшим был! Святейшим! И что же мы, черти окаянные, не замечали его, не уберегли вовремя?! Такого человека обидели! И льем крокодиловы слезы еще долго потом после его смерти, и кушаем, вытирая сопельки, оставленные им харчи.

– Тебя ждет тоже самое?

– Да, – траурно заключил свои причитания Мореман.

– Значит, своими харчами ты пока еще никого не потчуешь?

– Нет, нет, нет! Только после смерти!

– Начинаю понимать твою позицию. И все же, что ж за дело у тебя на сей раз? Я же вижу, ты заполнен им до макушки. Когда ты бываешь таким озорным, значит, копейка валит к тебе лавиной. Так ведь? А из чьего кармана?

– Чего тебе надобно, старче? – усталым голосом спросил Мореман, явно насытившись этой темой.

– Откуда слушок про Н.С.?

– Чего?

– О письме, что на почте вскрыли?

– Что-то я не въеду никак? А почему ты у меня об этом спрашиваешь?

– А кто Верке Цилиной об этом сообщил?

– Так она у тебя работает?.. Ну такая… блондиночка… маленькая, с глазками – хлоп-хлоп… Верно? Во баба! – восторженно поднял большой палец Мореман. – Нет, ты не подумай, у меня с ней дел не было! Просто я её подружку знаю и случайно у неё дома Верку застал, вот там и рассказал.

– Когда?

– Вчера.

– Во сколько? – Бельский хищно подобрался.

– Часов в шесть-семь. Верка, видать, знала обо мне понаслышке от Юльки, подружки моей… Долго не задержалась, убежала. Боится…

– Чего боится?

– Не чего, а за что. За репутацию свою: ты ж меня знаешь… Не всякая пуританка со мной рядом усидит ровно. Хотя… И эту раскрутить можно…

– А сам-то откуда услышал?

– Это равносильно вопросу – откуда я беру деньги. Из кассы взаимопомощи, конечно.

Бельский погрустнел. Они вошли в дом. Мореман сразу кинулся к магнитофону.

– Новенькое есть что-нибудь?

– Не занимаюсь я им. Некогда. Диссертацию завершаю.

– Ну-у. Умница, умница. Вари чай.

– Моремаша, я не буду тебя насиловать своими методами, которые применимы, как ты считаешь, только к моим шизофреникам, но будь тогда любезен мне в благодарность за это утолить

мое любопытство добровольно.

Мореман задумался.

– А зачем тебе? – серьезно спросил он, возвращаясь в тот облик, который нравился Бельскому больше.

– Я хочу найти фотографию, о которой завтра будет трещать весь город, – схитрил Бельский.

– Ты уже знаешь?

– И ты?!!

– И я.

– Ну тогда тем более.

– Шурик, ты можешь дать слово?

– Какое?

Мореман подумал.

– Два слова. Первое: что ты не выдашь меня, а будешь обрабатывать человека, как тебе угодно, только сам. И второе: что ограничишься только поисками фотографии по тому каналу, на который я тебя наведу.

Бельский уже заранее был благодарен Мореману, но дать слово по второму пункту условий было трудно. Поиски фотографии, если ими заниматься, могли быть только средством для достижения цели большей. Но тут же сообразил, что если сделать акцент во фразе Моремана на словах «только по тому каналу…», то, пожалуй, слово можно дать.

– Даю. Можешь быть спокоен.

– Иди к Лёньке Гритшину.

– К Жабе?!!

* * *

Ленька Гритшин в те далекие школьные годы действительно был помешан на фантастике, но пришельцы ему в каждой тени не мерещились, как он утверждал…

Полные слез Витькины глаза надолго запомнились Гритшину. Нельзя сказать, что он не понял обиды друзей, причины осуждения за свою шутку. Даже пытался оправдываться потом перед ними: «Я же хотел, чтобы нам интересней жилось…». И он искренне переживал, что не предусмотрел такого исхода. Надеялся на похвалы и восторги, а добился серьезного ущерба дружбе с приятелями. Но дети, хоть и почти взрослые, есть дети. Со временем история эта почти забылась, точнее друзья старались не вспоминать её. Однако еле ощутимое неприятное чувство Гритшин теперь постоянно вызывал у Витька и Женьки. Трудно его было объяснить. Какая-то подозрительность и настороженность не оставляла с тех пор ребят.

Окончание школы расторгло союз «академиков». Витек и Женька поступили в московский университет: первый – на физфак, второй – на химфак. А Гритшин поехал в далекий город С. поступать в экономический институт, где на одной из преподавательских должностей работал родственник Гритшиных. Родители Леньки настаивали на том, чтобы этот родственник ни в коем случае не помогал Леньке при поступлении: пусть сам пробивает себе дорогу в жизни, пусть с самого начала она будет честной…

Родственники выполнили их настояние. И Ленька не поступил, не хватило балла…

Плюнув на эту затею, тем более Леонида и не очень-то тянуло в экономический, на котором уж очень настаивали лишь родители, он решил попытать счастья в медицинском. Но не сразу.

А пока родственники обеспечили ему на время предполагаемого обучения жилплощадь и устроили на не очень тяжелую работу, но такую, чтобы можно было прокормиться.

На предприятии, где он работал, было много интересных людей, но по настоящему привлек Гритшина лишь один – молодой парень, только что демобилизовавшийся из армии. Это был Александр Бельский.