Зеница ока
Шрифт:
«Вот тебе и здоровое, доброе, — с отчаянием каким-то подумал Даулетов. — А я ведь надеялся. Неужели так и суждено во всех разочаровываться? Один старый Худайберген не обманул вроде. Но и он погиб».
По перегородкам чеков бегал сам Аралбаев, обнаженный до пояса, в засученных штанах. То здесь, то там поправлял струи воды, чтобы они ровно, не размывая перегородок и дна чеков, покрывали посевы. Делал он все ловко, танцуя будто, тело его сгибалось легко и так же легко разгибалось. Даулетов залюбовался бригадиром.
— Харма! — сказал он, стараясь взобраться по примеру Аралбаева на перегородку.
— Осторожнее! — предупредил тот. — Скользко здесь. Упадете!
— Вы же не падаете?
— Мы привычные, — то ли себя называл бригадир во множественном числе, то ли имел в виду всех рисоводов и поливальщиков — четверо из его бригады в это время тоже сновали по перегородкам чеков, — то ли слегка иронизировал над новым директором, — в совхозе многим казалась странной его манера ко всем обращаться на «вы», не привыкли к такому аульчане.
— Вижу, — Даулетов осуждающе покачал головой, — и к браку привычные? Стебель от стебелька — на десять шагов.
— Здесь на тридцать сантиметров, — деловито уточнил бригадир. — На соседних чеках — до метра.
«Чудит он, что ли? — возмутился Даулетов. — Или смеется надо мной?»
— До метра! А как же план?
— План будет.
— С чего же будет?
— С моих полей, — по-прежнему деловито объяснил Аралбаев.
Директор расхохотался нарочитым клоунским смехом.
— С этих пролысин?
— Не с этих. Я же говорю, с моих полей.
— А это чьи?
— Сержанова.
Уставился на бригадира Даулетов. Было чему подивиться: оказывается, и поля разные, и хозяева разные. Одно поле бригадирово, другое директорское.
— Он что — сам пахал, сам сеял?
— Сеем мы и ухаживаем мы, но указания дает он.
— Не чуди, бригадир! Не может директор приказывать работать плохо.
Невозмутим этот Аралбаев. И на сей раз возмущение Даулетова принял с завидным спокойствием.
— Никто не приказывает работать плохо. Да мы и сами плохо не сделаем. Делаем все, чтобы урожай был.
— Откуда же пролысины? — начал терять терпение Даулетов. — Откуда слабость стебля?
— Во-первых, пахать надо было по-людски. Не один раз, а дважды и перекрестно. А во-вторых, от неправильной планировки чеков. Ее нужно менять каждый год, в крайнем случае — раз в два года. А здесь четырехлетняя.
— Отчего же не меняете?
— Денег жалко, — объяснил Аралбаев. — Перепланировка — это тысячи рублей. Никакому директору не захочется повышать себестоимость продукции. И вам — тоже.
«Дерзок, однако, — опешил Даулетов. — Не верит никому, мне в том числе, хотя меня совсем и не знает. Разговариваем всего в третий раз. Откуда такая убежденность в неразумности и алчности руководства?»
— Предположим, — принял вроде бы обвинение бригадира Даулетов. — А чем докажете, что новая планировка дает прибавку урожая?
— Не стану доказывать. Покажу. — И Аралбаев зашагал по перегородкам, направляясь куда-то за камышовую стену. Директора за собой не позвал, считая, что тот сам пойдет.
Пошел, конечно. Двигаться по мокрым перегородкам было трудно. Ботинки скользили, вот-вот сорвешься в зеленоватую воду чека. Аралбаев не ждал директора, бежал, ловко перебирая ногами и лишь иногда взмахивая то левой, то правой рукой — равновесие сохранять все же надо было.
За камышовой стеной открылись те самые, его, чеки. В планировке Даулетов ничего особенного не заметил, а вот посевы обрадовали. Ровная густота стояния, свежесть стеблей. Чувствовалось, что они здоровые, веселые, торопливо тянутся к солнцу.
— Вот! — бросил коротко Аралбаев.
— Эти, тысячерублевые? — спросил с доброй улыбкой Даулетов.
— Мои.
— Деньги-то откуда взяли?
Бригадир поднес к лицу директора две руки с растопыренными пальцами.
— Отсюда!
Не понял Даулетов, что означают открытые ладони бригадира: то ли деньги свои отдал, то ли собственными руками провел планировку.
— Ну, если отсюда, — он кивнул на руки Аралбаева, — то можно было бы все чеки перепланировать.
Не понравился совет Аралбаеву. Обидел даже:
— Отсюда ничего больше не возьмете, только жалобу, если хотите. Бригада за свой счет наняла грейдериста. Я сам для него ездил в город за «Столичной». Другую он пить не хотел.
Бывает же такая нелепая ситуация, когда не знаешь, как реагировать на чужие слова. Вроде просты они, бесхитростны, но жестоки по сути. Какую-то боль услышал в сказанном Даулетов. Что же вы, начальники, делаете? Что творите? Люди хотят как лучше, а вы на что толкаете? На обман толкаете! Пусть не он, Даулетов, толкал, а другой. Однако сам принцип взаимоотношений между приказывающим и исполняющим опорочивается. Исчезает вера в мудрость и справедливость руководителя. Непогрешимым вожак, видимо, быть не может, но незапятнанным — обязан.
— Простите! Сказанул, не подумав, — повинился Даулетов.
Недоверчиво глянул на директора Аралбаев.
— Да и я хорош. Зря показал вам свое поле, — тоже повинился Аралбаев. — Сержановские чеки заставили бы вас иначе относиться к рису. А теперь… — он махнул рукой. — Раз может бригада выкрутиться, так пускай и выкручивается.
Смешным показалось Даулетову это — раскаяние.
— Уж поверьте, что не зря. Урожай с него соберите отдельно и документально оформите. Все, что бригада сделала и как сделала, изложите в рапорте. Будем перестраивать все рисовое хозяйство…
Торопливым было решение Даулетова. Таким торопливым, что бригадир усомнился в серьезности обещания. Повернуть все хозяйство — экий прыткий.
— А деньги? — спросил он. — Денег не пожалеете?
— Чего же жалеть, если окупятся расходы, — заверил Даулетов. — Сколько прибавки дает перепланированное поле?
— Десять — пятнадцать центнеров с гектара.
— Вот тебе и деньги. Грейдеристам заплатим, и совхозу останется кое-что. Прибыльным станет рисоводство.
— Ну, если так… — развел руками Аралбаев.