Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»
Шрифт:
— По-другому, — согласился Здоровцев. — Там жинка фигура первая, но это иногда и неплохо, Леша…
Здоровцев неожиданно умолк. Лицо стало добрым и грустным. Он точно вслушивался в себя, вспоминал что-то очень близкое сердцу…
Старшина 1-й статьи Михаил Бойченко находился на мостике, когда Кийко доложил с палубы о том, что ужин готов.
— Добро! — ответил Бойченко. Было около восьми часов вечера. Теперь Бойченко, как дежурный по плавбатарее, должен идти к командиру спросить разрешения команде ужинать.
— Что в воздухе? — окликнул на всякий случай своих сигнальщиков. Те тотчас же отозвались:
— Воздух
Но едва Бойченко подошел к двери боевой рубки — командир находился в рубке, — как с палубы раздался громкий голос старшины Лебедева:
— Самолеты противника с кормы! На нас!
Старшина Лебедев не зря славился орлиным зрением: он и на этот раз вовремя заметил заходящие в атаку «юнкерсы». Не дожидаясь команды, орудие Лебедева открыло огонь. Его поддержал кормовой автомат Ивана Филатова и пулемет старшины Василия Андреева.
Еще гудела сирена, но уже все орудия и пулеметы плавбатареи вели огонь по атакующим самолетам. (Расчеты находились на палубе, и поэтому им потребовались какие-то секунды, чтобы открыть огонь.)
Головной «юнкерс» не выдержал — отвалил в сторону. За ним второй… То был какой-то необычный, странный налет… «Юнкерсы» шли со стороны 35-й батареи. Встречаемые огнем, один за другим сворачивали с боевого курса и как бы обтекали «Квадрат» с обоих бортов. Похоже, старались отвлечь внимание, «растянуть» огонь. Однако для повторной атаки ушедшие машины уже не возвращались и бомб на бухту и плавбатарею больше не сбрасывали…
Это было тотчас замечено, и Мошенский приказал сосредоточить огонь только по атакующим «юнкерсам».
Остались последние два «юнкерса». Один отвернул, а другой, круто снижаясь, продолжал мчаться на плавбатарею. Мошенский почувствовал что-то необычное в поведении фашистского летчика, приказал поставить заградительную завесу. Но фашистский летчик, снижаясь, вошел в зону сплошных разрывов…
Находившийся на палубе радист Иван Спицын много лет спустя вспоминал: «В этом последнем «юнкерсе» сидел, очевидно, какой-то немецкий ас. Он любой ценой решил прорваться к плавбатарее. Зенитчики наши вели такой плотный огонь, что сквозь него не могло прорваться ничто живое. Давно я не видел такой плотности огня. «Юнкерс» зашатался, почувствовал себя валко как-то… За «юнкерсом» потянулся дым. Я думал, он свалится, но он выровнялся и продолжал мчаться на нас. Я кинулся к боевой рубке, чтобы крикнуть командиру, что этот немец, кажется, возьмет нас на таран…»
Дверь боевой рубки была открыта, и стоявший возле нас доктор Язвинский тоже видел, как стремительно снижался дымящийся «юнкерс».
За свою атаку он поплатился, но, будучи подбитым, все же успел сбросить бомбы, которые с возрастающей скоростью устремились на батарею, и никто, ничто уже не могло прервать их падение.
Старшина Василий Андреев — человек, ранее не знавший страха, — вдруг отпрянул от пулемета и стал пятиться спиной к боевой рубке… Руки его со сжатыми перед собой кулаками все еще словно держали рукояти пулемета, продолжали вести огонь…
За сотни проведенных боев глаз у зенитчиков был наметан. Сердца у людей болезненно сжались. Рассказывают, что Мошенский негромко сказал находившемуся рядом с ним в боевой рубке Середе всего одно слово: «Наши…»
Встал, вздыбился всплеск-взрыв. Затем второй, уже метрах в тридцати от кормы…
— Андреев, ложись! — крикнул пулеметчику Язвинский.
Но тот не слышал. Продолжал, сжав кулаки, пятиться и «стрелять» по падающим бомбам. До конца. До того самого страшного мига, когда третья бомба попала в левый борт плавбатареи, а четвертая разорвалась в нескольких метрах, в воде, рядом с баком. Дважды блеснуло пламя. Сотни раскаленных зазубренных осколков пронзили все живое вокруг…
С палубы плавбатареи были буквально сметены расчеты второго и четвертого 76-миллиметровых орудий старшин Алексея Лебедева и Николая Алексеева. Погибли зенитчики: Семен Здоровцев, Алексей Воронцов, Александр Кузнецов, Николай Пивоваров, Иван Иванов, Леонид Осокин, Алексей Иванов, Степан Рябинка, Израиль Вейде, Константин Ферапонтов…
Погиб пулеметчик старшина 2-й статьи Василии Андреев.
Погиб дальномерщик Владимир Гуммель. Без признаков жизни лежали на палубе краснофлотцы Капитон Сихарулидзе, Борис Кротов, Борис Полищук, Николай Герусов…
Уцелевшие плавбатарейцы не сразу поняли, что произошло, кто жив, а кто мертв. Дым застилал палубу. Слышно было, как длинными очередями строчил носовой пулемет Павла Головатюка и Устима Оноприйчука. Если они, обычно выдержанные бойцы, не берегли, не экономили патроны, значит, было отчего.
Когда стихла стрельба, моряки услышали стоны и крики разметанных взрывом товарищей. Из оцепенения их вывел чей-то резкий голос:
— Пожар в кормовом артпогребе! Воду! Дайте воду!
Этот призыв поднял с палубы электриков Николая Кожевникова и Михаила Ревина, моториста Петра Шилова. Без слов поняли друг друга. Бежать было недалеко, вскоре готовая на случай пожара помпа буквально с одного касания моториста Шилова завелась, заработала. Туго напрягся, наполнился водой шедший на верхнюю палубу брезентовый шланг. Однако тут же выяснилось — старания моряков были напрасными: прикрепленные к леерным стойкам брезентовые шланги оказались посеченными осколками и до кормы вода не доходила…
— Воду дайте! — кричали с кормы.
Затем чей-то голос, похоже, лейтенанта Хигера, скомандовал:
— Все, кто может, — на корму, тушить пожар!
Кожевников, Ревин и Шилов бросились к кормовому артпогребу, где хранился запас оставшихся еще с осени 1941 года «ныряющих» снарядов к 130-миллиметровым орудиям. Чрезвычайно чувствительные к ударам и температуре, снаряды находились неподалеку от командирской каюты, в которой бушевал пожар.
Задыхаясь в дыму и огне, уже боролись с пожаром старшины и краснофлотцы Головатюк, Румянцев, Платонов, Камынин, Филатов, Донец…
От пожарных рукавов передавали друг другу воду. В ход шли любые емкости, вплоть до камбузных бачков, которые принес кок Кийко, работавший тут же, в цепочке моряков.
Самые отчаянные находились внутри помещений — выплескивали воду на соседствующую с пожаром переборку, вытаскивали на верхнюю палубу «ныряющие» снаряды.
Раненый лейтенант Хигер и сигнальщик Бойченко находились на мостике.
— Бойченко! Что с командиром? Где комиссар и доктор? Узнайте!
Бойченко кубарем скатился с мостика. Необычный вид точно приплюснутой с одной стороны, искореженной боевой рубки, проломленной палубы, из трехметровой дыры которой выбивались клубы жирного черного дыма, а главное, вид растерзанных, разметанных взрывом тел, взывающие о помощи раненые, — все это заставило неробкого старшину на миг оцепенеть…