Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»
Шрифт:
Если бы только срыв самого Бегасинского, его самовольный уход домой, но ведь он, пользуясь данной ему властью, брал с собой матросов, их руками делал ремонт собственной квартиры! Можно ли такое понять и оправдать? Мошенский сказал об этом Бегасинскому. Тот сник. Что он мог сказать в свое оправдание?.. На том разговор и закончили. Мошенский, точно причиняя самому себе боль, хмуро сказал: «Как командир, своей властью я решать этот вопрос не могу… Буду советоваться с экипажем, с коммунистами… Будем решать…»
Беседовали с Пузько. Старый моряк вздыхал, сокрушался: «Я предупреждал его… Когда он меня с собой
Петр Шилов, как только узнал, куда Бегасинский отлучается, сказал ему напрямую: «Бросьте, товарищ мичман, свои несознательные замашки. Вы ведь человек партийный, и я, как товарищ по партии, вас серьезно предупреждаю. В первый и последний раз!»
А Бегасинский? Что он Шилову ответил? «Ты, — говорит, — сынок, не кипятись. Вот заведешь свою семью, тогда и суди-ряди семейных. Пока же работай, служи себе честно и ударно, я в рапорте твое старание отмечу… Когда к наградам наших еще раз представлять будут, я первый за тебя слово замолвлю».
Шилова надо знать. Из рабочих. Механик. Золотые руки.
«Вы никак купить меня думаете, товарищ мичман?! Так я не за награду воюю, не ради ее. Я — боец сознательный и неподкупный, а если вы так дело поворачиваете, то я сегодня же проинформирую парторга товарища Бондаря обо всем, что мне известно».
Бегасинский сразу на попятную. С улыбкой да с извинениями к Шилову: не сердись, мол, не горячись. Отрезано. Всё. Шабаш. От катера ни шагу. Домой-то ведь зачем? Голодно в городе, вот и бегал, в противогазной сумке хлебца да баночку консервов отнес — и сразу же назад. Теперь всё, мол. Слово дал, что отрезано.
И на следующую ночь ушел снова… Так что же делать теперь с мичманом Бегасинским? Моряком с 1915 года, сверхсрочнослужащим с 1917-го… Самовольные отлучки из расположения части в военное время!
— Сегодня, Нестор Степанович, поговорите с Бондарем. Как обстановка позволит, соберите коммунистов. Подмените тех, что войдут в дежурные расчеты… Командиров пригласите. — Мошенский встал, давая понять, что разговор окончен.
— Хорошо, — согласился было Середа. — Только… командиров нельзя. Комсомольцы они у нас. Персональные дела коммунистов рассматриваются только на закрытом собрании… Присутствовать на нем должны только коммунисты.
— Нельзя — значит, нельзя. Сколько будет коммунистов?
— Все будут. Девять человек. С Бегасинским. Кандидатов партии — шестеро. Всего пятнадцать. С Бегасинским…
Комиссар дважды уточнил — «с Бегасинским», и Мошенскому стало ясно, что собрание это будет для коммуниста Бегасинского последним, что никаких шансов даже на строгий выговор комиссар ему не оставлял. «Может, действительно я мягкотел? Почему мне, как защитнику на суде, захотелось найти зацепку для смягчения участи Бегасинского? А может, я просто не хочу выносить сор из избы? Плавбатарея воюет отлично. Сбили четырнадцать самолетов противника. Боремся за право стать гвардейской частью. В голове, во всяком случае, такую причину не держал… Нелепость какая… Но комиссар прав. Его непреклонности в данном случае стоит поучиться… Завтра будет собрание».
— А если… большинством голосов объявят ему завтра строгий выговор? Ведь все знали его как хорошего боцмана? — Мошенский выжидающе взглянул на Середу.
— Самовольщику — строгий выговор? — блеснул глазами Середа, и его начавшее полнеть красивое уверенное лицо тронула усмешка. — Грош нам с вами, командир, цена, если такое произойдет. Думаю, народ у нас зрелый. Сумеют подняться над личным. Мало ли что «хороший боцман»… Вчера был, а сегодня… Есть понятия, которые выше нас. Вопрос стоит о судьбе страны. Пожалеем мы — политотдел нас поправит. Не утвердит наше беспринципное решение. Я к утру обязан подать политдонесение обо всем происшедшем с боцманом. К утру, товарищ командир. А собрание у нас будет только завтра…
Состоявшееся ночью партийное собрание единогласно постановило исключить Бегасинского из партии.
Через неделю мичман был списан с плавбатареи на берег в распоряжение штаба ОВРа для предания суду военного трибунала.
…В начале мая 1942 года в окопы, занимаемые бойцами 7-й бригады морской пехоты, прибудет из тыла немолодой моряк. Доложит: «Мичман Бегасинский, осужденный судом военного трибунала, прибыл в ваше распоряжение смыть кровью свое преступление…»
Ему доверят оружие, и станет он в последующих боях твердым бойцом и надежным товарищем.
В один из июньских дней 1942 года, доставляя на передовую термосы с едою, мичман Бегасинский будет убит осколком авиабомбы.
…Семье его назначат пенсию.
ПИСЬМА ИЗ БУХТЫ КАЗАЧЬЕЙ
«Черноморский флот. Военно-морская почтовая станция № 1007, п/я 361». Таким был фронтовой почтовый адрес моряков плавбатареи.
Его подписывали плавбатарейцы на конвертах и открытках, когда отправляли весточки родным и близким. Этот адрес ставил на своих письмах к жене капитан-лейтенант Сергей Мошенский.
11 апреля 1942 года. «Здравствуй, дорогой мой «стратег»!
Ты предсказываешь скорую победу и уже определила сроки окончания войны… Это очень хорошо, но не так скоро все делается, как хочется. Когда окончится война — сказать трудно. Фашисты будут уничтожены — это факт. Мы, конечно, победим, это бесспорно, но не так быстро это будет, как кажется. Враг ранен, он истекает кровью, но зверь в предсмертной агонии всегда злее и может много причинить неприятностей, если не принять соответствующих мер предосторожности, не усилить удары, чтобы его добить.