Зеркала и галактики
Шрифт:
Княжна запела. Дэсс и раньше знал, что у сестренки чудесный голос. Чистый и звонкий, как весенняя капель на ледниках, переливчатый, как радуга после дождя. Прозрачная мелодия наполнила комнату, взлетела к потолку, осыпалась тончайшими льдинками; закружилась первой осенней метелицей, растаяла на лету – и долго еще жила в чуть слышных отзвуках.
Домино застонал – беспомощно и жалко. Дэсса провела кончиками пальцев по его побледневшим щекам; он поймал ее руку и прижал к губам, но на страстные поцелуи не хватило сил.
–
Новая песня, похожая на холодный осенний ветер, что несет сорванные листья и капли дождя. Протяжная, зябкая, грустная и одновременно безжалостная песня; Домино бессильно уронил руки, и они лежали точно неживые, ладонями вверх. Дэсса пела, поглаживая его лицо, и оно менялось: делалось старше и строже.
– Еще, – вымолвил Домино, чуть только СерИвка умолкла. Бледные, непослушные губы едва шевельнулись.
Княжна склонилась к его лицу; по золотой шерсти прокатились алые переливы.
– Ты скверный человек, – прошептала она, и он послушно повторил:
– Скверный.
Дэсса запела. В голосе звучали раскаты грома, блистали молнии, неслись черные тучи – гнев Ханимуна рокотал и обрушивался на виновного. Домино был кругом виноват и покорно принимал божественную кару.
– Еще…
В голосе Дэссы послышался грохот обвала в ущелье. Рушились каменные глыбы, стучали обломки, шипел сыплющийся песок.
– Ты недостоин жить, – шептала княжна, и человек повторял:
– Я недостоин… Еще! Детка, ласточка моя, давай…
Горький плач заблудившегося ребенка, отчаянное мяуканье матери, завывание ночного ветра и хохот злорадствующих кэтов смешались в новой песне Дэссы. Княжна впилась ногтями в виски Домино, встряхнула его безвольно мотнувшуюся голову.
– Ты не хочешь жить.
– Не хочу… – стонал он. – Пой…
Печально и торжественно текла река, уносящая надежды и горести несчастливых влюбленных и души их нерожденных детей, легко плескала вода на прибрежных камнях, неслышно умирала пена, что прибилась к листьям водяных растений. Дэсса шептала, шелестела, умолкала – и наконец умолкла совсем.
У Домино были мокрые глаза; слезы скатывались по вискам, где темнели следы ногтей Дэссы.
– Милая… Спасибо… Ты придешь еще? – бормотал он, а княжна деловито заворачивалась в обрывки шелкового отреза.
– Приду, если позовешь.
Она соскочила с постели и опрометью ринулась к кусту красники. Срывая спелые гроздья, Дэсса совала их в рот, глотала, давилась, и сок стекал по шерсти на подбородке, точно хлынувшая горлом кровь.
Мстислав выключил запись; экран потух, но княжичу еще несколько мгновений виделась златошерстная сестра в изодранном наряде счастливой невесты и чуть живой человек на постели.
– Что скажешь? – поинтересовался телохранитель.
Усиленно размышляя, Дэсс почесал ухо и даже не заметил, насколько оно чужое и неприятное. Спросил в ответ:
– Это повторялось каждый раз?
– Да; практически одно и то же. Домино после их свиданий становился тихий, умиленно-восторженный. Золото, а не человек.
– Почему ты ему не запретил? Не объяснил, что она делает?
– Я не объяснил?! Я же тебя спрашиваю: что происходило?
Княжич почесал другое ухо, однако это не помогло ему понять Мстислава.
– Ты разве не слышал, что она говорила между песнями?
– Слышал; да только она лопотала по-серивски. А вот как Домино разбирал, для меня загадка.
– Это женская магия – СерИвки сами умеют понимать без слов и заставляют понимать других.
– Допустим. Но ты скажешь наконец: что делала твоя магическая сестрица?
– Она убивала Домино.
Глава 8
Мстислав обеими руками вцепился в свои белокурые волосы.
– Будь я проклят… – Кровь отхлынула от лица, губы сделались пепельные. – У меня на глазах! А я-то дурак… телохранитель! Ч-черт!
Дэсс виновато притих. Его родные сестры много дней готовили господина Донахью и его сына к смерти, убивали в них желание жить. Великий Ханимун, прости неразумных СерИвок!
Мстислав ткнул кнопку на панели в стене.
– Антонио, где господин Донахью?
– Уехал, – ответил мужской голос.
– Когда?
– Чуть только вы вошли в дом. Взял глайдер и…
– Ясно. Дьявол… – Мстислав развернулся к княжичу: – Ты обещал мне помочь.
– Нет, – заявил Дэсс.
У телохранителя удивленно вздернулись брови.
– Это еще что за разговор?
– Я не буду с тобой ловить Касса. Он мой брат.
Мстислав неожиданно улыбнулся:
– Послушай, СерИвская твоя душа. Господин Донахью, вероятно, ринулся к семье – сообщить, что фокус с твоим переселением не удался. А я хочу, чтоб ты потолковал с сестрой – спросил, зачем тебя переселили, даже не предупредив. Она сильно рисковала, являясь к Домино; полагаю, она тебя крепко любит. Наверное, она скажет, если ее спросишь ты, а не я.
– Я сам знаю, отчего не предупредили: я бы не стал переселяться. Сбежал бы из замка – только меня там и видели.
– Но зачем это? И еще: твои родичи убили Домино и его отца; кто следующий в очереди? Они выбирают самых отпетых или самых богатых?
– Может, лучше идти в полицию? Рассказать все…
– Кому? – перебил Мстислав. – Полицейскому, который еще вчера был СерИвом? Ты слышал, что сказали в новостях: СерИвы мрут как мухи. То бишь переселяются в людей. Значит, их здесь уже много – и мы со своими разоблачениями в два счета окажемся за решеткой… или на том свете, что еще вероятней.
Дэсс в раздумье прошелся из угла в угол. За окнами подуставшее к вечеру солнце ласкало парк, густой желтый свет медом лежал на траве и на листьях. Чудовищного «Руби» из комнаты Мстислава было не видать.