Зеркала не отражают пустоту
Шрифт:
Итак, вначале голову пленника брили налысо, а затем плотно обматывали ее мокрой верблюжьей шкурой и оставляли его одного на 5 дней в пустыне на жгучем солнце со связанными руками и ногами, чтобы он не смог двинуться с места, а не то, чтобы куда-то сбежать или искать где-то спасения. Да и где в пустыне можно найти за сотни километров хоть одно живое существо? Выхода у него не было никакого, кроме как ждать своей погибели. Дело в том, что при высыхании кожа верблюда сжимает голову как тиски и вызывает невыносимую боль. Это была та самая шоковая боль, от которой теряют рассудок. Но ужаснее всего было то, что растущие на голове волосы не могли пробиться сквозь толщину верблюжьей кожи и начинали расти к внутренней части головы: они проникали в череп и двигались дальше – к мозгу. Те, кто выживал после таких мучений, становился безвольным существом, не способным больше думать, а только подчиняться всему, что приказывает господин – его владелец. В полной мере потеряв свою память, он не мог бы узнать даже своих родителей, а не то, чтобы вспомнить – кто он и откуда. Само слово «манкурт» означает – «изуродованный», то есть, слабоумный идиот. Он подобен зомби, так как не переживает о потере своей собственной личности, потому что просто не знает, что это такое. Его как бы уже не существует, ибо он сам по себе – ничто: нечто, не обремененное сознанием собственного «я». Это – собака, привязанная к хозяину. Грэсли прочитал одну историю, в которой такого манкурта настроили против его матери, и он убил ее собственными руками. Это было пределом восприятия, через который Грэсли не мог позволить себе перейти, потому что подобное уже грозило повредить его собственный разум. Он понимал, что те манкурты, которые существуют сейчас на окраине территории Империи, что находилась на зеркальной планете, совсем не таким способом приводились к такому состоянию сознания. Нет, это были более изощренные методы, ведь эволюция продвинулась далеко вперед от тех
Но каким образом за 30 лет эти не совсем здоровые, в психическом смысле, индивиды смогли взять под свою власть всю остальную территорию, где проживало вполне себе, в ту пору, вменяемое население, заставив их изображать из себя идиотов? Это казалось для него необъяснимым, и рушило так хорошо выстраиваемую им систему. Здесь что-то не так, – думал он. Да, мутация сохраняется неограниченно долго в ряду поколений, но только ли это повлияло на распространение подобного восприятия мира, настолько раздвинув свои границы, что это уже стало напоминать какую- то эпидемию. Рассадник заразы. И в этот момент он подумал о словах шефа, который как-то намекнул ему, что на окраине их собственного государства происходящее похоже на эпидемию. Значит – всё сходится?
Грэсли решил, что ему необходимо самому съездить в то место, где периодически возникают необъяснимые события на его планете, чтобы собственными глазами увидеть это. К такому решению его подвигло, конечно, изучение тех жутких историй, свидетелем которых он стал поневоле и по необходимости, потому что это было связанно с его научной работой. Теперь он хотел сравнить со своей планетой: насколько серьезна ситуация здесь. К тому же, он уже очень давно не бывал в тех местах, где родился и провел свое детство и даже немного юности. Если говорить точно, то не был он с тех пор, когда эта часть территории стала самостоятельной, потому что кто-то посчитал, что так будет лучше. Но Грэсли вначале не воспринял это всерьез, а потом потерял всякий интерес к тому, что происходило там, так как его друзья детства резко поменяли отношение к нему, а он не привык навязываться, а тем более доказывать свою правоту тем, кто все для себя уже решил. Он подумал тогда, что это их жизнь, и пусть они живут, как хотят, а он останется при своем мнении. Так было до последнего времени. И хотя, место его рождения не затронуло еще это «необъяснимое возбуждение», по выражению шефа, ему хотелось посмотреть, как они сами относятся к тем заморочкам, которые происходили на западной стороне их независимой страны. Но для того, чтобы отправиться туда, ему нужно было переговорить с Мэрдоном, отвечающим за все передвижения и командировки. Была еще одна сложность: необходимость кого-то оставить в Лаборатории вместо себя, а этим кем-то опять же должен был стать Мэрдон, потому что он был ближе всего к той теме, которой занимался Грэсли. Их испорченные личные отношения играли опосредованную роль, скорее эмоциональную, но с работой это никак не было связано, ибо существовала корпоративная этика, следовать которой должны все. Но в данном случае именно от Мэрдона зависела его возможность поехать туда, куда он собирался. И это очень напрягало Грэсли, так как он вообще не любил зависеть от кого-то в своей работе, да и по жизни тоже, о чем хорошо было известно его девушке Никии, не предъявлявшей на него никаких прав, хотя они были в отношениях достаточно долгое время. Может быть, еще и по этой причине он был так привязан к ней. Ведь сама мысль о том, что придется что-то менять в своей жизни, была ему неприятна, его устраивала та, в которой он находился сейчас, занимаясь тем, что ему больше всего нравилось. Хотя, слово «нравилось» не совсем подходило, это было то, что он должен был сделать здесь, а еще – это было тем, без чего он не мог жить. Несмотря на тот факт, что на планете существовало, по меньшей мере, две религии, он исповедовал ту, которая была ближе всего к его пониманию мира. Он верил, что Душа приходит в этот мир, то есть, воплощается здесь в материальном обличье для того, чтобы исполнить определенные задачи (у каждого они свои). Ну, и заодно пережить все прелести и огорчения этого мира, познав различные эмоции, вызываемые тем, что может предложить ему эта жизнь. Он верил в то, что перед тем, как попасть сюда, Душе дается возможность узнать, что именно с ней произойдет за этот период существования в данном теле. Это похоже на то, как если бы ты смотрел фильм в быстрой перемотке: сюжет, конечно, довольно интересный, ведь он касается лично тебя самого. Значит, Душа заранее знает всё: что именно будет решать здесь, с кем нужно встретиться, что случится. И она, как свободная субстанция, соглашается именно на такой сценарий, понимая, для чего будет что-то делать и к чему это должно привести. Он не знал, как на самом деле в деталях это происходит, но для себя он представлял всё именно таким образом. И почему- то был точно уверен в том, что перед самым «спуском» или «запуском» сюда, память об увиденном будущем стирается. Вероятно, по причине того, что иначе выполнение задачи будет не таким качественным, ибо всевозможные страхи, ожидания, эмоции, направленные на избежание каких-то неприятных вещей, могут усложнить движение к намеченной цели или, если говорить высоким слогом: исполнение предначертанного, некой миссии, предназначения и т. д. Что в нем поддерживало такую уверенность в этом? Да, хотя бы случающиеся у него состояния дежа вю: «я это уже видел» или «я знал, что будет так» подтверждали мысль о том, что это происходит в те моменты, когда Душа вспоминает то, что она видела при том самом быстром просмотре когда-то давно и где-то далеко. Еще он был убежден, что связь с тем, кто его сюда послал, не прекращается никогда. И если он плохо выполняет свою задачу, ему напоминают об этом, иногда в очень неприятной форме: как-то – кризисы, резкие неудачи. И чем он хуже шел к нужной цели, тем такие повороты были очевидней. Это что-то вроде «точек напоминания», как он определил для себя, и они появлялись в определенном возрасте, как будто он проходил некие рубежи жизни, и главное было – их не пропустить, чтобы не стало хуже. Ну, что ж, дорогой, ты сам на это согласился, – говорил Грэсли в такие минуты, когда хотелось пожалеть себя или поплакаться кому-то в жилетку. Называл ли он Создателя Богом или, как было принято сейчас на планете, употреблял слово «Матрица», не имело большого значения, просто каждый вкладывал в это свое понимание. Но вот его друг, а ныне просто коллега Мэрдон, думал иначе: он считал, что Бог может быть обычным программистом, который нажимает кнопки на клавиатуре огромного компьютера.
– Программист может создать мир на основе двоичного кода, – утверждал он.
– А зачем тогда он программирует своих созданий на то, чтобы они служили ему? – спрашивал Грэсли, когда они спорили с ним по этому вопросу. Хочешь сказать, что у него такие мелко личностные запросы, вроде комплекса неполноценности? Как-то не вяжется с Создателем.
– Так вполне возможно, что он всего лишь одно звено в цепочке многоуровневой реальности, если принять за основу существование множества Вселенных. Получится, что каждый из программистов (назовем их так) тоже находится на каком-то уровне, и в свою очередь сами они созданы более продвинутым создателем, находящемся в этой бесконечной пирамиде. Ты, например, уверен, что знаешь свое прошлое?
– Как я могу быть в этом не уверен, если у меня есть реальные подтверждения тому в виде фотографий, дневников, видео, наконец – памяти.
– Не смеши меня с памятью, – рассмеялся Мэрдон. Что если твое прошлое программист смоделировал сейчас? Вот только что написанный им код и является твоим, так называемым, прошлым. А твоя незабвенная жизнь обновляется каждый раз, когда ты моргаешь. Моргнешь – и всё по- новому…
В этом он не мог согласиться с Мэрдоном, потому что тогда пропадал смысл его появления здесь ради какой-то важной миссии, а не ради желания какого-то айтишника поиграть в некую компьютерную игру. В это он не мог поверить даже теоретически, несмотря на то, что ученые – такой народ, для которых не может быть невозможных тем и нерассмотренных вариантов, когда они хотят познать истину.
Он шел по тропинке осеннего парка под ослепительным светом Дневной Звезды. Это время года Грэсли любил особенной любовью, потому что во всем пространстве в этот момент ощущалось какое-то мудрое спокойствие и согласие со всем, что происходит вокруг. Даже несмотря на то, что впереди ожидались холодные дни и опустошенность, потому что листва опадет и деревья предстанут во всей своей уязвимости и незащищенности, но зная об этом, природа продолжала радовать красками: золотыми, багрово-красными, желтыми и уже с коричневыми прожилками. Ему хорошо было идти без всякой конкретной цели, просто двигаться и наблюдать за мельчайшими изменениями, происходящими каждый день: вот вчера еще это дерево было полно веселым шелестом листвы, а сегодня прощается с нею, пытаясь удержать, рвущие ветром листья. Но в нем не было той отрешенной печали, какая бывает зимой, когда кажется, что она никогда не закончится, и снег никогда не растает. Да, ему так иногда казалось или это чувство совпадало просто с некой усталостью, которая особенно заметна в то время года… Но сейчас еще все было иначе. Ему хорошо думалось. И вспоминая свои разговоры с Мэрдоном, он уже относился к ним спокойнее, в конце концов, каждый имеет свое представление о том, как всё устроено. Сейчас ему пришла в голову мысль: «Создатель думает этот мир». Может быть, само выражение было не совсем литературным, но зато точным. Именно так – «думает». Грэсли представлял себе, что мысль переходит в образ, а тот в свою очередь уплотняется и материализуется. Но для этого необходима внутренняя сила, которая существует у Создателя, и частично он передает ее нам, так как мы являемся частицами этой цельной и универсальной Сущности, у которой может быть много имен, но ни одно из них не способно полностью объяснить всей Системы подобных взаимоотношений. Сама же сила не имеет знака + или – , потому что она в этом смысле нейтральна, и всё зависит от того, кто применяет ее, куда направляет и что желает получить в конечном результате. Это понимание давало Грэсли убеждение в том, что негативная энергия может переходить в позитивную. Если бы удалось это понять до конца и научиться вычленять нейтральную силу, которая способна была бы наполнять собой всё пространство, включая сюда и нас самих, то не было бы никакой агрессии вообще, потому что эта негативная энергия со знаком минус, могла быть погашена. Он думал над этим уже давно, периодически уходя от этой темы за неимением четких параметров для разработки своей идеи. Он не знал, что такое сила, то есть, что такое аккумулирование энергии, не в техническом смысле – в виде батарейки, а в биологическом, но не природном как, например, аккумулирование, происходящее из колебания окружающей среды: ветра, света и тому подобного, а именно энергии, заключенной в нас самих. Это, скорее всего, психическая энергия, если поддерживаться веры в то, что мысль материальна. Но как уловить момент ее перехода из одного состояния в другое? Вопросов было много, но ответа он пока не нашел. Грэсли знал, что энергия может накапливаться. Если брать всевозможные виды энергий, например, водород, который тоже можно рассматривать как накопитель энергии, не говоря уже о тепловой и других видах энергии. Но каким образом это происходит в нас самих? – спрашивал он у себя или у того, кто задавал ему подобные вопросы, желая, чтобы он что-то решил сам и что-то изменил здесь, раз уж родился и живет. А то, что каждый рождается для какой- то цели, он не сомневался, иначе пришлось бы признать, что вся наша жизнь, как и сам этот мир – всего лишь цепь случайностей, подобно хаотичному столкновению атомов. Но было ли это в его власти – узнать подобную тайну: что такое сила и как ее энергией можно управлять, Грэсли не знал. А без решения этого вопроса, не решались и остальные, как ни странно. И то, что он собирался выехать на место событий – на западную окраину, не говорило еще о том, что он был готов объяснить себе и другим причину происходившего там, потому что у него не было самого главного – ответа на вопрос: как работать с подобными энергиями, несущими разрушение. Он вообще не понимал, для чего нужна агрессия, и для чего направлять свои силы на увеличение хаоса в этом мире. Зачем это всё, если природа дает столько тепла, света, добра, красоты? Она созвучна с любовью (так Никия называет то, что происходит между ними, а он поддевает ее тем, что не видит смысла в этом слове). Все он прекрасно видел, хотя для этого нужно не зрение, а какой-то внутренний орган, спрятанный где-то в глубине нас, считал Грэсли. Воспоминание о Никии заставляло его всегда улыбаться. Было в этой девушке что-то такое – абсолютно природное, лишенное всякой искусственности, которая так надоедала по жизни, что порой ему казалось, будто он живет в каком-то пластмассовом мире, прикосновение к которому не дает ни тепла, ни прохлады: ни холодно ни жарко, а скорее – безразлично или, говоря языком ощущений – никак… Однако некоторые именно это называют комфортом, но ему в нем чего-то всегда не хватало. А когда приходит Никия, он начинает понимать, чего именно ему недостает, хотя словами все равно не может выразить всего того, что приносит с собой она. Хорошо бы уехать с ней хоть на несколько дней куда-нибудь к морю или в горы, чтобы никого не было рядом: только мы вдвоем, – подумал он. Но намечающаяся командировка перечеркивала все его мечтания. А предстоящая встреча с Мэрдоном напрочь портила настроение. Он поймал себя на мысли, что оттягивает момент их встречи не потому, что чего-то боится, а просто не хочет оказаться в потоке его слов, на которые придется как-то отвечать, а их диалоги никогда ни к чему не приводили, кроме еще большего углубления трещины, образовавшейся когда-то между ними. Странным было то, что сам Мэрдон как будто не испытывал к нему таких неприятных чувств, помня об их старой дружбе. Это невозможно было объяснить, и Грэсли не пытался себе ничего объяснять. Но дело – прежде всего. И выждав еще пару дней, он пошел на разговор с ним.
– Заходи, заходи. Чувствуй себя, как дома, – услышал он голос Мэрдона, как только постучал в дверь.
Видимо, ему сообщила уже секретарша о том, что он пришел.
– И что привело тебя ко мне? – спросил он вошедшего Грэсли.
– Мне нужна командировка к месту событий (так они официально называли эту западную территорию, потому что все прекрасно понимали, о чем идет речь).
– Тебе надоела жизнь или не хватает адреналина? – поинтересовался Мэрдон.
– Ни то ни другое. Мне нужна подлинная информация.
– А ты считаешь, что тебе говорят неправду или, точнее сказать, что-то от тебя срывают?
– Нет, просто хочу убедиться во всем сам. И, может, замечу то, что пропустили…
– Хочешь мое мнение?
Грэсли не хотел, но сказать ему это прямо в лицо считал невежливым, и просто смолчал. А Мэрдон продолжил:
– Мы их уже потеряли. Ты знаешь, что такое контроль сознания?
– Конечно, знаю, но это неэтично. Об этом уже столько сказано, что не хочется терять время на обсуждение. Такое себе позволяли неразвитые цивилизации. Это все равно, что бить палкой по голове – дикость какая-то.
– Ну, да – неэтично. Вот и получили то, что имеем. Если не мы, то другие…
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я уже сказал всё, что хотел: контроль сознания со стороны наших недругов. Именно он и привел к тому, что у нас теперь появились, можно сказать, единородные враги под боком. Контроль сознания может творить чудеса, мой друг, то есть, делать удивительные вещи, вплоть до полного изменения его. А измененное сознание – это черный ящик: ты можешь хоть стучать по нему, хоть бить палкой, как ты говорил. Пустой номер. Там внутри – пустота, с точки зрения понимания. Тебя, конечно, слышат, но не понимают, то есть, не воспринимают смысл сказанного тобой.
– Мне кажется, ты преувеличиваешь степень неадекватности.
– Я бы не советовал тебе проверять степень их неадекватности.
– Но существует же внутренняя защита в форме…
– В форме разума, ты хотел сказать? Но многие не чувствуют этих манипуляций над собой, ведь это не укол и не порез острым предметом, короче – это не больно. А большинство даже не поверят тебе, если ты им об этом скажешь, то есть, о том, что они по сути – зомби, напротив, посчитают идиотом тебя самого. Это – перевернутый мир, Грэсли: там, где у тебя голова, у них – ноги. Но – твоя воля: поезжай. Только ты в курсе, что там граница, ведь это уже не единое с нами пространство?