Зеркала не отражают пустоту
Шрифт:
– Привет, Крислин, – сказал, улыбаясь Грэсли. Ты не узнаешь меня?
Ответом ему было молчание.
– Ты ведь Крислин? – спросил он, усомнившись и растерявшись от такого приема.
– Я – Крислин, – последовал ответ, и снова молчание.
Да, так мы далеко не уедим, – подумал он, решив не сдаваться:
– Мы же сидели с тобой рядом в первых ступенях школы. Ты же должен об этом помнить, если ты – Крислин.
– Я – Крислин. Я ничего не помню.
– Ну, давай вспоминать вместе, – предложил Грэсли, понимая: что-то здесь не так. В дом, надеюсь,
Крислин посторонился, пропуская его в квартиру.
– Довольно уютно, только чего-то не хватает, не могу понять, чего именно, – сказал Грэсли, войдя в комнату. Ты живешь здесь один? – поинтересовался он.
– Мне никто не нужен.
– Скажи мне, приятель, а ты давно был в Центре?
– Мне не нужно туда.
– Это ты сам решил или кто-то подсказал тебе? – спросил он, начиная понимать, что разговор как-то не клеится, потому что Крислин отвечал на его вопросы односложно. И что самое странное: в нем как будто напрочь отсутствовали эмоции: ни отрицательных, ни положительных – зеро.
– А кто тебе сказал, что не нужно ехать в Центр? – не унимался Грэсли. Кто-то приезжает сюда в город из западной стороны?
– Да, приезжают: рассказывают нам правду.
– Представляю – какую.
– И Марин оттуда, – добавил Крислин к своему ответу.
– А кто такой Марин?
– Поводырь.
– А ты что нуждаешься в поводыре? Плохо видишь?
– Он сказал, что мы все здесь слепые, а он – наш Поводырь теперь, и поведет нас к свету. А еще он оставил многим свое отражение, чтобы мы не потерялись без него и не сошли с правильного пути.
– Это как? Объясни мне неразумному: что такое отражение?
– Ты вдеваешь эту штуку сюда (он подошел к компьютеру и вдел в него флешку). И Марин появляется и начинает рассказывать, что нужно делать. В одно и то же время мы все должны вдеть эту штуку сюда, и он будет с нами.
– Да, фигово, мой несчастный Крислин.
– Я – счастлив, – отрапортовал тот, повторив еще раз: «Я счастлив!».
– А так сразу и не скажешь, – поёрничал Грэсли, но был не понят. Покажи мне его, – попросил он Крислина.
– Нет, сейчас нельзя. Только в 14.00 он появляется.
– Брось, дружище, он появляется в любое время, когда ты эту фигню засунешь в этот ящик, висящий на стене. А теперь скажи мне, почему все-таки тебе не нужно ездить в Центр?
– Потому что здесь – свет, а там – тьма. Империя должна быть разрушена! – заорал он, и в его голосе появилось что-то истерическое.
– Да, в истории одной известной мне планеты тоже был такой деятель, который постоянно повторял: «Карфаген должен быть разрушен». Его звали Марк Порций Катон. И он был зациклен на этом. Вот что делает ненависть… Однако в Космосе ничего не меняется…
Интересно, почему он назвал нас Империей? – подумал Грэсли, ведь это на зеркальной планете так называют то государство, за которым я веду наблюдение.
– А ты помнишь нашу учительницу по химии? Мы дразнили ее «чучей», потому что она повторяла постоянно слово «учти»: «Учти, Крислин, еще одна подобная выходка, и я постараюсь, чтобы тебя исключили из школы. Учти». Это когда ты принес лягушку и засунул ей в сумку, а она полезла туда рукой и закричала, как сумасшедшая.
На лице Крислина промелькнула улыбка. Он это заметил и попытался расшевелить его извилины в нужном направлении:
– А помнишь, как ты залез на крышу и не мог слезть оттуда сам?
– Я – Крислин. Я ничего не помню.
– Да, круто же тебя обработали. Даже не знаю, что делать с тобой. Может, поедешь со мной в Центр? Сам увидишь, как там хорошо и красиво.
– Империя должна быть разрушена! Тьма! Тьма! Тьма!
– Ну, да, ну, да – полная тьма в сознании. А таких, как ты, которые верят в этого самого Поводыря, пастуха вашего (вы же – как стадо баранов), много таких, как ты, уверивших в него?
– Есть такие, как я, а есть те, кто хочет жить во тьме. Поводырь говорит, что они со временем исчезнут, потому что не нужны.
– Кто бы сомневался. А ты можешь меня познакомить с этой вашей высшей кастой «светлоликих»?
– Нет, потому что ты оттуда, где тьма.
– Ну, заладил. Это вы тут во тьме, вот и Поводырь вам нужен – слепым. А я, как видишь, без поводыря обхожусь, сам по себе – свободен: езжу, куда пожелаю, делаю, что хочу и живу, как нравится мне, а не по указке какого-то там мудилы-поводыря. Неужели ты не помнишь, как здесь было хорошо раньше, до всего этого маразма, о котором ты мне поведал? Мы лазали по деревьям, купались в море…
– Этого ничего не было. Империя завоевала нас, и теперь мы должны освободиться от нее.
– Когда это произошло? Я чего-то не знаю? Что-то пропустил по своему недомыслию? Мне всегда казалось, что вы не боролись за свою свободу, вас просто никто не держал: ушли, так ушли. И кому вы были нафиг нужны все эти годы, пока крыша у вас не поехала, и мы не стали думать, чем это грозит нам самим? Прости меня, дружище, но я ни разу за это время даже не вспомнил о тебе, не говоря уже о том, чтобы тебя завоевывать. Ты ответь на мой вопрос: когда мы вас завоевали?
– 300 лет мы боремся с Империей за свою свободу.
– Бедный мой Крислин, вы должны освободиться от своего Поводыря, который ведет вас к краю пропасти. Ты болен, Крислин. Но я пока не могу тебе ничем помочь, потому что ни черта не понимаю в этой вашей жизни, кроме того, что это все похоже на компьютерную игру. Вы живете в ней, подцепив компьютерный вирус, запущенный какой-то сволочью. И самое страшное: все вы не понимаете даже, что эти приемы программирования, отработанные на вас, стары, как мир. Все ваши тоталитарные секты и деструктивные культы, в которых вы погрязли по уши, отрекшись от своих традиций и верований, привели вас к этому естественным образом. Если я тебе начну рассказывать, как это делается, ты, во-первых, не поверишь мне, а во-вторых, не поймешь, потому что там у тебя в башке стоит блок. Это вроде стены непробиваемой: стучи не стучи – бесполезно. Скажи, Крислин, тебя заставляют ненавидеть меня и таких, как я?