Зеркальная месть
Шрифт:
— Нам поступила информация о женщине-снайпере. Она подъехала к резиденции на угнанном у телевизионщиков микроавтобусе.
— От кого поступила информация?
— От генерал-лейтенанта ФСБ Рысева.
— Микроавтобус с передающей аппаратурой?
— Судя по тарелке на крыше, да.
Президент с пониманием посмотрел на экран телевизора, где только что закончилось несанкционированная видеозапись.
— Что с женщиной?
— Спецназ загнал ее в строящееся здание. Она отстреливается. Мы принимаем меры по ликвидации, стараемся работать тихо.
— Потери
Серебров уже получил подтверждение, что жизни командира спецназа ничего не угрожает, и пострадал он не от снайперши.
— От нее только легкие ранения. Такое впечатление, что она отпугивает наших и затягивает время.
«Я даже знаю, ради чего», — убедился Президент, а вслух спросил:
— А где сейчас Рысев?
— Пошел с группой захвата. Сам вызвался.
— Сам, говоришь.
Президент задумался. Он давно пришел к выводу, что простых однозначных решений на его посту не бывает. Часто приходится принимать непопулярные меры, ущемляющие интересы отдельных групп или раздражающие зарубежных партнеров. Невозможно быть хорошим для всех: для рабочих и олигархов; для студентов и военных, для молодых мам и пенсионеров. Каждый должен был чем-то поступиться ради общих интересов страны.
Порой его обвиняли в жестокости, а порой в мягкотелости. Казнить и миловать требовали разные группы общества по одному и тому же вопросу. А сколько горлопанов были убежденны в том, что справятся с его обязанностями намного лучше его, и Президент только тем и занят, чтобы не пустить их на политический Олимп.
По складу характера или под влиянием карьеры он был убежден, что есть такие «гнойные опухоли», которые надо вырезать без колебаний, а не устраивать дискуссии, ведущие к расшатыванию общества. Правильные решения не всегда лучшие. У победителей марафонов не бывает чистого белья.
«Неправильное» решение Президент принял и сейчас.
— Вот что, Витя. Я уверен, что женщина нам не враг, она больше не будет стрелять. Дай ей уйти. Ты ее не видел. Никто ее не видел. Награди ребят и объясни, что операция была учебной.
— Понятно, — осмысливал услышанное Серебров.
Генерал-полковник привык к нелогичным на первый взгляд решениям Президента. Человеку, который не обладает полной информацией зачастую трудно понять логику того, кто знает все нюансы скрытого механизма.
— А вот Рысев наш враг. Его смело можно отдавать под суд, но огласка принесет больше вреда для страны, чем пользы. Ты меня понял, Витя?
— Так точно.
Президент положил трубку. Он был уверен, что преданный Серебров выполнит поручение четко и без лишнего шума.
Теперь предстояло принять решение по Иткину. Оно тоже будет тайным и «неправильным», но совершенно другим по сути. Пугливого бесхребетного человека можно призвать к закону, а можно заставить работать на себя. Второй вариант целесообразнее, решил Президент.
Господин Иткин продолжит руководить своими компаниями, только иногда уборщицы будут приносить из высокопоставленных кабинетов очень похожую на правду информацию, подготовленную совершенно в другом ведомстве.
80
На полу тело мужчины в бронежилете с простреленной головой. Я присматриваюсь и убеждаюсь. Это тот самый человек, которому я обязана жизнью, и которого ненавижу — мой отец генерал Рысев.
В последнюю шестую секунду я успела провернуться, и вцепившийся в меня враг принял на себя предназначенную мне пулю снайпера. Выходит, он спас меня. Вот какие сюрпризы преподносит жизнь. Но благодарить я его не стану. Рысев оказался между мной и пулей в тот момент, когда хотел расправиться со мной.
Я поднимаю брошенный Рысевым автомат, отщелкиваю затвор. Как и предполагала — ни одного патрона. Мой пистолет тоже пуст, не заметила, как весь боекомплект ушел на отпугивание спецназовцев.
Я опускаюсь на колени рядом с Рысевым и обшариваю его карманы в поисках оружия. Ничего. В руки попадается мобильный телефон, и я забираю его с собой.
Снизу слышен топот нескольких пар ног. Ну вот, за мной пришли. Я надеюсь, моя пуля попала в рычажок тумблера, а значит я сделала, что задумала, и могу сдаваться. Я вспоминаю Николая и Татьяну и молю Бога, чтобы моя судьба не отразилась на их жизни.
С этими мыслями я выхожу на лестницу.
Двое спецназовцев осматривают убитого Гнома. Видит Бог, это не я. И Рысев погиб не от моей пули! Вы, конечно, думаете иначе и можете меня пристрелить, но…
Странно. Спецназовцы бросают на меня внимательные взгляды и тут же опускают глаза. С нижнего этажа поднимаются еще двое — такая же реакция. Я спускаюсь, и они расступаются! Что происходит? Неужели я похожа на призрак?
Я иду ниже. Никто меня не преследует, и даже предчувствие не щекочет спину, будто сейчас саданет очередь. Я одна. С группой бойцов меня разделяют несколько лестничных маршей.
Сверху доносится доклад по рации: «Она выходит». И резкий ответ: «Я же предупреждал! Учения закончились! Вы никого не видели!»
Я во дворе стройки. Через сбитые ворота вбегают вооруженные люди. Я ухожу к дыре в заборе, но на меня никто не обращает внимания. Даже не знаю, кого благодарить за удивительную «близорукость» крутых бойцов. Так бывает только во сне.
А вдруг, это и есть дурной сон? Вот сейчас проснусь, и меня обнимет живой и невредимый Кирилл Коршунов.
Эпилог. Месяц спустя
Долгий перелет с пересадкой в Дубаи — и я попадаю из заснеженной Москвы в вечное лето посреди Индийского океана. Смуглый пограничник с белоснежными зубами ставит мне штамп в паспорт. Это настоящий документ на имя Светланы Михалковой, выданный ранее Конторой. Я пользуюсь им, так как убедилась, что после событий в Сочи охота за мной прекратилась.
Теплые порывы океанского ветра играют подолом моего легкого платья и ласкают открытые плечи. Я поправляю солнцезащитные очки, придерживаю широкополую шляпу и выхожу к стоянке такси. Водитель спрашивает название отеля, но я показываю ему карточку с адресом офиса в столице Сейшельских островов Виктории.