Зеркальный гамбит
Шрифт:
– Встал, волчок? – чудоборец посохом повертел, протер рукавом, залюбовался. На заре особливо чудно блестели искорки.
– Встал. Сейчас Хетко выведу. Чай, без него не пойдём?
– Не пойдём. Ты с собой покушать побольше возьми. Баловать по пути не дозволю.
– Ясно, – понурился я маленько. Понял, что охотиться чудоборец мне не даст, чтоб шелань не спугнуть ненароком.
– И не обессудь, но коль худое удумаешь, живым не оставлю.
Кивнул я. Его правда – шелань шеланью, а жизнь подороже ценится. Оставит чудоборец Рогнедку вдовой, развернётся и домой пошагает, а через год снова вернётся как ни в чём не бывало. Встречал я эту братию. Нелюдь для них – что мошкара лесная.
– И еще, волчок, – дед ко лбу ладонь
Не полюбилось мне сказанное, и верно – только мы втроем на тропу выбрались, унюхал я чудоборова дружка, вздыбил загривком. Хетко тоже волноваться начал от знакомого запаха. А уж когда из травы навстречу длинноух выскочил, чуть не позабыл я стариковы наставления. С трудом удержался и шныря приструнил. Длинноух Хетко с ног до головы оглядел, присвистнул. На меня не покосился даже, только ладонью махнул. До самого заката молча шли. Впереди я с Хетко, за мной дед, а эльф чуть поодаль. На ночь под кедром разложились. Хетко в клубок свернулся, я по привычке к нему прижался – теплее так, а дед посохом пошуровал, костерок развел и прилёг рядышком. Длинноух исчез, но не далеко – я его всей кожей чуял.
– А ты молодец, чудобор, не выдохся, – это я правду сказал. За мной из наших сельских мало кто поспешает, а тут пришлый.
– Привычное дело, – дед в костерок дунул, тот ещё пуще затрещал. – Подходи, волчок. Звать-то тебя хоть как?
– Грэшем кличут, – соврал я, – а ты кто будешь?
– Воле я, Седой Воле, а друга моего Иэль зовут.
Вот это штука! Если не брешет старик, длинноух из самых первых, да ещё и самка. Сколько ж ему, тьфу ты… ей вёсен-то будет? Я глаза прикрыл, дремлю вроде, а сам прикидываю: в одну буквицу имечко – точно из первых! Тля белоглазая! Из-за них все невзгоды на наши головы и порушились! Заявились неведомо откуда, вытравили нас с родной земелюшки. Заставили побросать тёплые норы, похватать детушек, в холодные пещеры переселиться. Сколько лесух да кикимор от ядовитых стрел погибло! А кроволюбов сколько? Уже вслед за длинноухами гномье племя прибыло. Те уживчивые, хитрые. Со всеми договориться сумели. С нашими околотами торговлю сладили, эльфов тёплыми плащами да серебряными наконечниками для стрел приручили, человечкам камушки бестолковые из гор наковыряли. На гномов-землероев горькой обиды вроде и нету, да только чужие они. Но хуже белоглазых не было и нет народа! И правильно, что человеки передавили их всех! А кого не успели ещё, те – на нашей совести!
Хетко заскулил, видно, лесная вошь в ухо попала, пришлось подняться…
– Не спишь, Грэшем? – чудобор серым пеньком скрючился у огня.
– Заснёшь тут с вами, – не хотел я грубо, но уж так вышло.
– Не любишь ты нас, а?
– А за что любить-то, за то, что в околоты согнали и за нечисть держите? – и что меня пропёрло? Видать, с голодухи – за весь день только вяленой рыбы кусок сжевал. – Если мы на вас не похожи, чай не значит, что…
– Истину говоришь – любить не за что, – перебил дед, – да и мы вас не жалуем. Мешаемся друг другу – не можем землю одну поделить. А вот хотел бы ты, Грэшем, жить как прежде? Чтоб без чужих, чтоб свободно… Чтоб по дедовскому охотничьему закону, а? Ведь так у вас принято?
– Кто ж не хочет, – присел я на корточки, на стариковскую бороду уставился. Понять пытался, чего мудрит-то.
– Вот, вот… И я о том же мечтаю, и Иэль… И Хейрем.
– А это ещё кто? – удивился я.
– Завтра увидишь, у Руцуловой горы ждать нас будет, – дед в рясу, словно в одеяло, закутался и захрапел. Посох, правда, в руке цепко держал. Опасался.
Хейрем, краснолицый, узкоглазый, соскочил с круглого камня и, перебирая толстенькими ножками, потрусил к нам. То, что неведомый Хейрем самое что ни на есть обыкновенное гномьё, я ещё вчера сообразил, пока ворочался да над чудоборовыми словами размышлял. Только никак не сообразовывалось в башке, что ж они всем гуртом за шеланью-то направились. Спросить не решался, не проводниково это дело – с вопросами лезть. К беседе прислушивался, разобрать пытался. Да где там! Гном попался болтливый, за один день всю свою жизнь расписать сумел: как родился, как женился, как деток рожал. К полудню меня уже зевота умаяла, эльф посерел с тоски, а дед ничего – слушал, улыбался. Дорога попервой хорошая была, утоптанная. Потом тропкой обернулась, а там уж через чащобу продираться пришлось. Хетко впереди ломился, а мы за ним по ободранному сушняку хрустели. Путь мне был неведомый, но по приметам да по ветерку слабенькому, тиной припахивающему, шли прямиком куда следует. Помыслилось было: «А не завести ли в непролазную глушь чужаков, а там бросить, не жалеючи, на верную гибель». Но тут же и передумалось. И ведь уж не столько чудоборца страшился, сколько любопытство заело. Уж больно хотелось узнать, что за зверёк такой – «шелань», и зачем это Седой Воле – пришлый чудоборец – такую толпу собрал. К болотам уже в сумерках подобрались.
– Спать тут будем. Хетко, лежать! – я котомку на землю скинул, сел на травку, вздохнул. Красотища-то какая! Облака котятами белыми балуются, за красной ленточкой зари угнаться норовят. Лес шумит, ветерком плещет, крошит на поляну жёлтой листвой. Обернулся, а длинноух к ясеню жмется, ладонями кору трогает, лопочет по-своему. Я ему мешать не стал, смекнул, что лечит он деревце. Умеют они это, надо признать. Чудобор с Хейремом в сторонке стояли, шептались о чём-то. Я уши навострил, но понять не понял – уж больно тихо.
– Долго еще? – глаза белые, голос шуршит, и мясом пахнет.
Меня передернуло, но сдержался. Сказал спокойно, даже усмехнуться получилось, не скалясь.
– Думаю, к обеду в самую топь проберёмся, а там Хетко пущу. За шнырём след в след ступать надо, а то затянет.
– Хороший шнырь, умный, – это уже дед с гномом подтянулись.
– Угу, редкий зверь. Не осталось почти.
– Горных хисталей тоже нет, а чудные были твари. Шелань, опять же, попереводилась вся, – гном башкой мотал, сокрушался, – драконы плодиться не хотят, скоро и их по пальцам пересчитать можно будет.
– Так раньше, когда вами тут ещё и не пахло, всякого навалом было. И шарушки двухвостые, и хмеры ядовитые… А гривастые свиксы такого страху нагоняли. Вы и не застали, поди? – подколол я. Мол, не запамятуйте, кто здесь самого древнего роду будет, кого эта земля первого встретила и кому родной стала.
– Да… Чудесен наш мир, леп безмерно, – чудоборец растянулся рядом с Хетко, запустил пальцы в его шерсть. Тот не фыркнул даже, зажмурился, – только чересчур разный народ в нём обитает, чтоб сумело одно солнце всех принять и согреть.
– Пока вас не было, нам хватало, – разозлился я.
– А всё оттого, – глазом не моргнул чудоборец, – что законы у нас непохожие. Вот скажи, к примеру, Хейрем, какой у гномов главный Закон.
– Семья да ремесло, – выкрикнул гном, – а здесь никакого покоя. С женой на ярмарку выехать боишься, не то нечисть зацапает, не то эльф пристрелит, не то людь ограбит. А что, и скажу: плохо нам, неуютно. Вот.
– А ты Иэль, ну? – дед взглядом успокоил раскрасневшегося землероя, тронул ладонью расшитый эльфийский плащ.
– Свобода, любовь, красота, – прошептал (или прошептала – их разве разберешь?) Иэль, – без чужих.
– А у нас – охота. Вечный закон – побеждает сильный. Так мы живём, – прорычал я, влезая без приглашения, – и никто нас за это не судил и судить не смеет!
– Видите? У каждого – своя правда. И у всех – похожая ненависть друг к другу и мечта похожая – жить по своему завету, как до нас жили наши прадеды, как должны жить наши внуки.
– Продолжай, чудоборец, – Иэль пристально, не мигая, уставилась на старика.