Зеркало и чаша
Шрифт:
Сежане переглянулись, и по лицам их было видно, что они все прекрасно поняли.
— Ну-ка, о чем речь? — Зимобор пристально глянул в лицо Хотиле.
— Еще услышишь, княже, — сдержанно ответил тот. — И про мышей, и про кошек...
— Нет, ты уж сделай милость, сейчас мне расскажи, — настойчиво попросил Зимобор. — А то ведь я любопытный, всю ночь буду ворочаться, не засну.
— Не надо, княже, такие разговоры на ночь разговаривать! — поддержал брата Лежень.
— Не-ет! — протянул Зимобор. — Я-то знаю: если какие разговоры на ночь не вести,
По лицам сежан было видно, что он попал недалеко от истины.
— Ну, телитесь, отцы, не мучьте мою душу! — предложил Зимобор. — Или я совсем тупой, или вас эти кошки-мышки тоже достали по самое не могу вяз червленый им в ухо!
— Есть у нас тут один... — неохотно пробурчал Хотила.
— Ну, ну! — подбадривал его Зимобор.
— Ведун у нас живет. Завтра увидишь его в святилище.
— Только он сам не из святилища, а отдельно живет, за леском у него двор, — поспешно вставил Яробуд, как будто боялся, что смоляне плохо подумают об их гнездовом святилище.
— Паморок его зовут, — добавил Лежень и покосился на старшего брата: не зря ли я это сказал?
— Паморок, — подтвердил Хотила, что, дескать, податься некуда. — Балуется он с этим...
— С чем — с этим?
— Да вот, что ты видел. Мышей насылает. Если не угодит ему кто — пришлет целую прорву, весь амбар за ночь вынесут, одно дерьмо оставят, тьфу, прости Род! — Хотила на всякий случай привстал и поклонился столбу. При тесных родственных связях окрестных сел каждый чур был в какой-то степени своим любому жителю гнезда.
— Кошку опять же присылает, — добавил Лежень. — Кошка не простая у него. И видел-то ее мало кто, так, мелькнет что-то черное в окошке. Зато как ночь, сама в село идет, сядет под окном да мяучит, да так тошно и жалобно — прямо ножом по сердцу. И кто ее слышит, тот наутро непременно заболеет чем. А видеть — не видели, только если выйдешь вдруг, тень мелькнет, и все, будто не было.
— А ведуна-то самого видели? — спросил Зимобор.
— Как не видеть!
— Чего его видеть-то, кому надо, тот зайдет. За лесочком живет-то.
— Так за чем же дело стало? — не понял Зимобор. — Не пробовали его взять да мышиным дерьмом покормить, раз он до чужого зерна такой жадный? А потом в мешок с кошками сунуть да в реку? Я не пробовал, но люди говорят, от таких шалунов хорошо помогает.
— Тронешь его! — Хотила нахмурился. — Ведь пожрут мыши весь припас, а нам как жить?
— Его уже били! — опять вставил Яробуд. — И камнями, и топорами — уходит сквозь землю, упырь проклятый! Он ведь всегда такой был. Еще молодой когда, ходил всегда, как туча черная, не улыбнется, не поговорит ни с кем. Девки от него шарахались. Он ведь тоже к Углянке сватался, да она...
— Молчи! — Лежень выразительно толкнул слишком болтливого младшего брата.
— Что за Углянка такая? — Любопытный князь уже вцепился в новое имя. — Ваша местная Лада? Хороша? И что с ней?
— Жена моя вторая была, — неохотно и сурово ответил Хотила. — Шесть лет тому. Выросла девка у Нездрава в Глушичах,
— А как Хитрован помер, с тех пор у нас Паморок ворожить стал, — торопливо продолжил Яробуд. — Каждому ведуну ведь одно какое-то дело лучше всех прочих дается, вот у нас Паморок мышей стал заклинать. Захочет — пришлет, захочет — уберет. С таким войском нам и князей не надо!
Он запнулся и пожалел о том, что брякнул не подумавши.
— А Углянка что? — спросил Зимобор, вместо того чтобы гневаться. — Жена твоя то есть?
— Пропала Углянка, — мрачно ответил Хотила, не глядя на него. — Ночью из дому пропала. Дом заперт; двор заперт, собаки не шелохнулись. И ведь в чем ушла-то — вся одежа и обувка на месте осталась. До рубашки. Спать ложилась в рубашке, а утром — рубашка есть, а ее нет.
Все помолчали, только кмети гудели о своем, кому уже не была слышна беседа князя с сежанами.
— Мальцу шестой год пошел, вовсю по двору бегает, а где его мамка, никто не ведает, — добавил Лежень.
— А ведь самое дело для колдуна — с лежанки бабу украсть, да прямо без башмаков! — заметил Ранослав. — А, княже? Может, пойдем утопим этого баловника? Или расспросим как следует: куда, мол, бабу чужую девал?
— Не смейся, видишь, горе у человека! — осудил его Корочун.
— Да, дела, вяз червленый в ухо! — согласился Зимобор. — Что, Хотила, жалко жену?
— Хорошая была баба, — сдержанно оценил старейшина.
Зимобор цепко глянул ему в лицо. Пожалуй, баба была не просто хорошая, а очень хорошая.
И как он хорошо понимал этого неразговорчивого мужика! Прошло уже больше полугода с тех пор, как он в последний раз видел Дивину. Она, его невеста, единственная и любимая, та, с которой он дважды обручился и дважды ее потерял, ушла за Зеленую Межу, во владения Леса Праведного, и не сказала, как ее вернуть. Зимобору оставалось только ждать весны и надеяться, что весной, когда вскроются реки и растают снега, она сумеет подать ему какой-то знак.
Он ждал весны, и хотя бы ее неизбежный приход давал ему надежду. А у Хотилы не было ни следа, ни надежды. Зато насколько проще было бы Зимобору, если бы он точно знал, кого именно нужно взять за горло, прижать к стене и поднести к глазам острый нож, чтобы потерянная дочь князя Столпомира вернулась с Той Стороны, откуда так редко возвращаются... Хотя бы и этого мышиного князька с кошкой за пазухой...
Ночью Зимобор спал почти спокойно, лишь изредка ему мерещилось сквозь сон жалобное кошачье мяуканье. Утром голова побаливала, но от мяуканья или от дымной духоты — кто же знает?