Зеркало и чаша

Дворецкая Елизавета Алексеевна

— Этот кабан упрямый, он такой! — хмыкнул Горбатый. — Весь в отца, чтоб их кикиморы обоих защекотали.

Горбатый уехал по льду вперед. Едва миновав первый поворот и не видя перед собой Красовитовой дружины, он открыл, было, рот, чтобы их позвать, но тут уловил впереди странные и подозрительные звуки. Навстречу ему промчался оседланный конь без всадника, за ним другой. Это уже было совсем плохо.

А Красовит, не имея привычки оглядываться назад, успел уехать от обоза довольно далеко — перестрела на три-четыре. Река петляла, и оттого он не замечал, как далеко оторвался. Мысли его, как и всех прочих, были сосредоточены на поисках ночлега.

О городах в этой местности Даровой ничего не говорил, а маленькие прибрежные села из пяти-шести небольших избушек, а то и полуземлянок не могли приютить даже десятую часть дружины. И все же надежда хоть ненадолго зайти в душное тепло избы была такой привлекательной, что Красовит усиленно вглядывался в берега, надеясь различить-таки признаки жилья.

Когда рядом свистнула стрела, он даже не успел это осознать. Тело само сорвалось с седла и покатилось по снегу, а Красовит только теперь и сообразил, что происходит. Один из кметей его дружины тоже катился по льду, но со стрелой в груди. Вокруг кричали: часть его людей оказалась одновременно ранена неизвестно откуда прилетевшими стрелами, другая часть вскинула щиты и готовилась защищаться, лихорадочно выискивая противника.

— Сзади, сзади! — кричали кмети.

У Красовита мелькнула мысль, что обстреляли их свои же смоляне — новый князь мог выбрать случай и избавиться от сторонника своей сестры-соперницы! Но эту мысль Красовит сразу отбросил, потому что прямо перед глазами увидел тело кметя со стрелой в спине — стрела была не смоленская, совсем чужая, с незнакомым оперением.

— С берега! Сверху! — кричали вокруг.

Снова засвистели стрелы. По ним стреляли с высокого берега Угры, причем снизу даже не удавалось никого увидеть, так что отвечать на выстрелы было нельзя.

— Щиты! — заорал Красовит, не высовываясь из-за собственного щита. — Назад!

Единственное, что пришло ему в голову, — прикрываясь от выстрелов, вернуться к обозу и там уже, с подкреплением, попытаться подняться на берег. Сейчас же они не могли сделать ничего, кроме как служить беспомощными мишенями для чужих лучников.

Это зрелище и застал Горбатый: рассеянная передовая дружина частью сидела, частью лежала на льду, прикрываясь щитами. Несколько раненых коней бились с оглушительным ржанием, а другие, оставшись без всадников, умчались в разные стороны.

— Назад, назад! — орал Красовит. — Князь! Князю скажите!

Провожаемые стрелами, Красовитовы кмети стали отступать. По количеству стрел Красовит уже вычислил, что обстреливает их не так уж и много народа, человек восемь-девять.

Зимобор тем временем проехал вперед, услышав тревожный шум. Завидев убегающих кметей и чужие стрелы, торчащие из щитов, он сразу понял, что это означает. К чему-то подобному он постоянно был готов и раньше, а тем более теперь, когда они шли по границе вятичей.

— Щиты! Судимир! Наверх! — быстро приказал он, отъехав назад и тоже подняв свой щит, висевший у седла.

Судимир тут же спешил свой десяток, и кмети, держа наготове щиты, стали один за одним осторожно подниматься по склону. Склон был довольно крут, и башмаки скользили по толстому слою опавших листьев, засыпанных снегом. Упираясь в землю древками копий, кмети медленно поднимались, иногда съезжая вниз, задевая и сталкивая друг друга.

Вот Средняк первым оказался на гребне берега... и тут же получил топором по щиту. От сильного удара он потерял равновесие и съехал вниз на лед, но Жилята уже выскочил на гребень и сам вдарил кому-то боевым топором.

Снизу вообще не было видно, кто там на гребне и много ли их, но оттуда сразу послышались крики.

— Что там? — закричал Зимобор. Больше всего ему хотелось самому вскарабкаться на берег, разобраться в обстановке и огреть топором по жбану того, кто все это затеял, но он был князем и не мог вслепую рисковать собой.

— Немного! Десятка два! Смерды! — орали сверху.

Зимобор сделал знак Моргавке, и еще один десяток полез туда, откуда доносился треск щитов, лязг железа и разноголосые крики. Взобравшись, кмети увидели там человек пятнадцать, по виду и впрямь смердов из обычных сельских жителей — мужиков в овчинах, с топорами и рогатинами.

Завидев, что к врагу подошло подкрепление, мужики заорали и стали отступать.

— Их много! Беги! — вразнобой кричали они и, уже не пытаясь сопротивляться, толпой побежали к лесу.

Десятки Судимира и Моргавки бросились в погоню. Зимобор только хотел, было подняться и сам посмотреть, как спереди, из-за поворота реки, послышался стук множества копыт.

Он быстро оглянулся: все три десятка Красовита, кроме нескольких убитых и раненых, были здесь, вокруг своего боярина. Своих там, впереди, больше не было. Невольно он и Красовит встретились взглядами, и оба одновременно поняли, что это все означает.

— В седло! — заорал Красовит и схватил за повод первого подвернувшегося коня — своего искать было некогда.

Зимобор свистнул и взмахнул рукой, подзывая к себе оставшиеся при нем два десятка. Они не успели даже подтянуться и толком построиться, как из-за поворота реки к ним навстречу вылетела дружина числом не менее полусотни всадников.

Это уже была именно дружина, а не сборище чересчур отважных мужиков, решивших, что в этом лесу им никто не соперник. Впереди мчался воин в железном шлеме арабской работы, в кольчуге, такие же кольчуги Зимобор успел разглядеть и на трех или четырех всадниках позади него. У всех были щиты, и в руках они сжимали мечи и боевые топоры.

Выскочив из-за поворота, дружина разразилась громкими боевыми кличами, призывая Перуна, и с ходу ударила по смолянам. Те, едва успев надеть шлемы и взять в руки собственное оружие, под первым ударом прогнулись, но вскоре выровнялись. Всадники сталкивались, звенело железо, трещали разрубаемые щиты, ржали кони.

Зимобор рубил мечом, стараясь прорваться к вражескому вождю в восточном шлеме. Но на узком пространстве реки, где с одной стороны был высокий, неприступный для коней берег, а с другой — полыньи, возможностей для перемещения почти не было. Свои и чужие в тесноте налетали друг друга, топтали, ломили и давили. Трещал лед, кони проваливались, и хотя утонуть на такой глубине не могли, острые обломки льда резали им ноги, и кони бесились, били копытами, оглашая воздух истошным ржаньем. И оставаться в седле, и соскочить на лед было одинаково опасно, и сражаться ни верхом, ни пешком было почти невозможно.

Затрубил рог, и чужая дружина стала поворачивать. То ли это было бегство, то ли враги решили отступить, поняв, что в этой свалке они все равно ничего не добьются, а только покалечат коней и потеряют людей напрасно. Так или иначе, вятичи — а это несомненно были они — по одному выбирались из свалки, кто верхом, а кто и пешком, скакали и бежали назад, за поворот реки, из-за которого появились.

— Ко мне! Смоляне! Ко мне, кто уцелел! Огненный Сокол! — срывая голос, кричал Зимобор, пытаясь собрать всех, кто еще мог сражаться.