Зеркало Медузы
Шрифт:
— Но зачем вы устроили это похищение? Папа Павел мог бы послать мне письмо, и я сам явился бы к нему по первому требованию.
— Мы и есть его требование. Он хочет, чтобы ты валялся в его святейших ногах и умолял не вешать тебя на стенах Торре ди Нона.
— За что?
Проигнорировав его вопрос, Джакопо приподнял занавеску и посмотрел на тосканские холмы.
— Красивые места, — сказал он. — Я никогда не уезжал так далеко от Рима.
На его подбородке скопилась слюна, которую он вытер тыльной стороной ладони. Насколько понял Бенвенуто, этот жест уже стал для него привычным.
— Так ты ответишь на мой вопрос или нет?
— Скоро сам все узнаешь, — проворчал
Он прислонил голову к качавшейся стенке кареты и погрузился в крепкий сон, сопровождаемый громким храпом.
Джакопо оказался прав. Обычно кареты перемещались по дорогам только в светлое время. Но эту, с горевшими фонарями, бешено качавшимися на четырех углах крыши, гнали всю ночь, рискуя слететь с дороги или угробить лошадей. На рассвете они добрались до почтовой станции, где Челлини позволили съесть кусок хлеба, выпить стакан вина и приложить холодный компресс к распухшей челюсти. Его похитители сменили лошадей и вновь усадили Бенвенуто в экипаж. Джакопо взялся за вожжи, а один из его помощников — жилистый парень с большим синяком на щеке и почерневшим глазом — занял место в карете.
— Что с тобой случилось? — с усмешкой спросил Челлини у своего нового спутника. — Ты выглядишь так, как будто тебя огрели ведром.
Мужчина плюнул ему в лицо.
— Если бы не приказ доставить тебя в целости, я переломил бы твой хребет пополам.
— А если бы мои руки не были связанными, я подбил бы тебе и второй глаз, чтобы он стал одинаковым с первым.
Карета мчалась по дорогам несколько дней. Челлини чувствовал, что его спина вот-вот треснет от постоянной тряски. Его руки и ноги все время оставались связанными. Эти негодяи, ожидая за доставку пленника хорошую награду, не проявляли ни малейшей жалости. Он даже не мог принять более удобную позу. И все это усугублялось мыслями о папском суде, ожидавшем его в Риме, — что тоже заставляло беспокоиться.
Когда они наконец въехали в Вечный город, мощеные дороги стали более гладкими. Но их заполнили толпы людей. Пастухи гнали стада на рынок; расшатанные повозки везли бочки с вином из Абруццо, круглые сыры из долины Энцы и глыбы голубовато-серого мрамора с Апеннин. Бертольдо, тот парень с саблей, который схватил Челлини за плечо во Флоренции, кричал без умолку:
— Дорогу, живо! Именем его святейшества папы Павла! Немедленно освободите путь!
Судя по проклятиям и обидным эпитетам, раздававшимся в ответ, многие люди не верили ему. Но крестьяне всегда вели себя так, с усмешкой размышлял Челлини. Они работали на полях, иногда месяцами не общаясь с живым человеком, и когда кто-то обращался к ним с вопросом или с просьбой, у этих бедняг мгновенно возникали подозрения — особенно если чужак, махавший саблей, ехал на черной карете и давал им указания.
Джакопо, сидевший внутри, не удержался, раздвинул занавески и выставил в окно свою мерзкую физиономию. Челлини понял, что парню хотелось привлечь внимание какой-нибудь знакомой девицы.
Улицы Рима выглядели хуже помойки. Во Флоренции они были узкими и темными, но люди знали, как себя вести. Они не выбрасывали мусор в сточные канавы, не опустошали ночные горшки из окон на прохожих и не оставляли дохлых собак, кошек и птиц гнить на палящем солнце. Римляне, наоборот, казалось, жили в выгребной яме и даже не задумывались об этом. Каждый раз, приезжая в Вечный город, Челлини удивлялся хаосу и царившей вокруг суматохе. Величайшие шедевры древнего мира были окружены дворами красильщиков шерсти, а античные храмы едва не тонули в навозе примыкавших к ним свиных рынков.
Когда карета проезжала Порта дель Пополо, справа показалась гробница Нерона, на ступенях сидели нищие.
Проезжая через Борго — наполненный суетой район между Тибром и могущественным Ватиканом, — Челлини вспомнил свой первый приезд в Рим. Ему было всего девятнадцать лет. Они с Тассо, другим учеником известного ювелира, часто обсуждали возможный отъезд из родной Флоренции. А Рим считался кузницей, где действительно ковались судьбы, имена и карьеры. Однажды, гуляя по Флоренции, они оказались у ворот Сан-Пьеро Гаттолини, и Бенвенуто в шутку сказал: «Мы уже на полпути к Риму. Может, нам пойти дальше?» Тассо заупрямился, но Челлини убедил его. И тогда они, подвернув фартуки, отправились в путь.
В Сиене им повезло найти лошадь, которую нужно было вернуть хозяину, живущему в Риме, поэтому они смогли проехать верхом весь оставшийся путь. Когда они прибыли в город, Бенвенуто быстро нашел работу в студии очень успешного золотых дел мастера по имени Фиренцуола. Бросив взгляд на чертеж Челлини, сделанный для изысканной пряжки пояса, мастер нанял его, чтобы изготовить серебряную вазу для кардинала. Она должна была походить на урну из Ротонды. Тассо не повезло устроиться подмастерьем, и тоска по дому заставила его вернуться во Флоренцию. Челлини остался в Риме, меняя мастеров и создавая мелкие предметы — от подсвечников до тиар, — причем так искусно и с таким вкусом, что вскоре получил всеобщее признание.
Но руки, которые некогда делали кольца и безделушки для папских фаворитов, теперь резала тугая веревка. Они так онемели, что Бенвенуто уже не мог пошевелить пальцами.
У ватиканских ворот карету остановил отряд швейцарской гвардии. Солдаты, одетые в красно-желто-голубую форму и шлемы с плюмажами, все, как на подбор, были молодыми ребятами. Их предшественников жестоко вырезали во время разграбления города французами. Сначала гвардейцы придрались к документам. Затем их командир открыл карету и посмотрел на пленника. Сморщив нос от дурного запаха, он брезгливо сказал:
— Вам нужно помыть этого типа, прежде чем вести к его святейшеству.
Потом опускающуюся решетку подняли, карета выехала на главную площадь. Челлини не терпелось выйти наружу пусть даже только для того, чтобы подняться по ступеням дворца, предстать перед папским судом и узнать свою судьбу. Бертольдо, прислушавшись к совету гвардейца, велел остановиться у фонтана. Челлини освободили от пут и разрешили смыть грязь и пот. Он жадно зачерпывал ладонями холодную воду, плескал ее на шею и лицо, а затем упал на колени и погрузил голову в фонтан, наслаждаясь приятной прохладой. Поднявшись на ноги, словно Посейдон, восставший из морских глубин, он встряхнул своими длинными черными волосами. Вода стекала по его плечам и груди, огибая «Медузу», которая хранилась под рубашкой. Он подставил лицо под лучи горячего солнца, не зная, сколько еще сможет радоваться такому простому удовольствию. Двое монахов в длинных коричневых сутанах остановились, глядя на него. Они прикрыли рты руками и зашептались о чем то.