Зеркало неба и земли

Вербинина Валерия

– Ты! – сказала Эссилт, и два ярких пятна вспыхнули на ее щеках.

– Я пришел, – сказал Аэльрот тяжелым, странным голосом, которому он тщетно пытался придать равнодушные нотки, – я пришел спасти тебя.

Эссилт молча смотрела на него, потом отвернулась к окну. Бродяга уже исчез.

– Ты получил то, что хотел, – промолвила она безучастно. – Ты мечтал стать королем, и вот ты добился своего. Сначала мои братья, потом мой отец, потом я. Разве не так?

– Ты же сама знаешь, – тихо сказал Аэльрот, – что это неправда.

– Ты

должен быть счастлив теперь, – жестко проговорила Эссилт.

– Как я могу быть счастлив? – закричал Аэльрот, больше не сдерживаясь. – Когда ты…ты… Как ты можешь говорить так?

Эссилт не сказала ничего.

– Все, что я делал, – почти безнадежно заключил Аэльрот, – я делал из любви к тебе. – Он робко взглянул на нее, и странно было встретить такой робкий, просительный взгляд у этого надменного, блистающего роскошью принца. – Вспомни, ведь это ты просила меня убить Тристана. Ты обещала… – Он запнулся. – Обещала мне, что выйдешь за меня замуж, если я убью его. Зачем ты обманула меня?

– В самом деле? – угрюмо промолвила Эссилт. – Ты же знал: я никогда не любила тебя и никогда не полюблю. Зачем же ты послушался меня?

Аэльрот в нетерпении сделал несколько шагов. Темница была тесна, и у стены он остановился.

– Ты упрекаешь меня в том, что я выполнил твое же приказание?

– Нет, – сказала Эссилт, чертя что-то пальцем на стене, – я ни в чем тебя не виню.

– Когда я сказал тебе, что он умер… – Аэльрот закусил губу. – Я никогда не забуду тех слов, которые я от тебя услышал. За что ты так ненавидишь меня?

– Я тебя не ненавижу, – сказала Эссилт печально, – я ненавижу себя, и мне все равно, что со мной будет теперь.

– Если бы ты не оттолкнула меня тогда, – упрямо продолжал Аэльрот, – я бы никогда не поднял руку на твоего отца, хотя… хотя ты знаешь, что он сделал с моим отцом. Я бы все стерпел. Но ты…

– Это все ложь, – отрезала Эссилт. – Ложь! Ступай к своей матери, ведьмино отродье; мне больше нечего сказать тебе.

Аэльрот дернул ртом, взгляд его стал злым и колючим.

– Хорошо, – со змеиной вкрадчивостью шепнул он, – но только ты будешь жалеть об этом, а не я. В мире на всех хватит женщин!

– Именно это я всегда пыталась тебе внушить, – негромко проговорила Эссилт, когда дверь затворилась.

Казалось, весь город собрался на площади, чтобы смотреть, как будут казнить принцессу, красотой которой еще недавно все восхищались. Эссилт вывели в грубом балахоне; она шла как во сне, никого и ничего не видя. Король Аэльрот уселся на трон, установленный на возвышении, его мать, королева Одовера, села рядом с ним. Она положила ладонь на его руку, быть может, чтобы его успокоить; Аэльрот отдернул свою.

Глашатай, внушительно откашлявшись и призвав к молчанию, зачитал приговор. Принцесса Эссилт на основании неопровержимых свидетельств признавалась ведьмой и приговаривалась к смертной казни; справедливость вынесенного королем решения не подлежит сомнению,

однако если найдется такой, кто не верит в вину вышеназванной принцессы, он может сразиться за нее в поединке, исход которого определит ее окончательную судьбу. Эссилт молчала; бароны, в прежние времена наперебой навязывавшиеся ей в мужья, переглядывались и пожимали плечами. Ясно, что смертный не может превращаться в птицу и наоборот без вмешательства злых чар; и не один заслуживающий доверия человек видел, как подобное случилось с принцессой Эссилт. А раз так, не стоит и выступать на поединок: только жизнь свою потеряешь, да принцессе ничем не поможешь. Бранжьена, которую со всех сторон сдавила толпа, со слезами в глазах смотрела на госпожу, с которой ее разлучили, как только Аэльрот был объявлен королем. Сердце кормилицы разрывалось от горя – ведь она ничем не могла помочь принцессе.

– Я хотел бы знать, – раздался чей-то чрезвычайно дерзкий голос, – что получит тот, кто выступит на поединок за принцессу Эссилт.

Толпа зашумела, загалдела, заколыхалась. Казнь, обещавшая и без того быть интересным зрелищем (как-никак не каждый день на твоих глазах жгут живьем принцесс), обещала обогатиться еще одним представлением, не менее кровавым и увлекательным.

– Ничего! – крикнул Аэльрот со своего места, отвечая бахвалу. – Он будет счастлив, если сохранит свою жалкую жизнь!

В толпе громко захохотали.

– А если, – не унимался голос, – он не так дорожит своей жизнью, чтобы ее сохранять?

– Тогда я сам, – сказал Аэльрот, – избавлю его от этого тяжкого бремени.

Рокот одобрения прокатился по площади. Аэльрот откинулся на спинку трона.

– Тогда, – продолжал все тот же голос, – тогда я вызываю тебя.

Рокот, казалось, вот-вот перерастет в рев. Аэльрот поднялся, слегка побледнев: ему показалось, что он узнал этот голос.

– Кто ты? – крикнул он в толпу.

И невидимый голос ответил ему:

– Я тот, кто согласен пасть, но только на поединке. Один на один, и никого не будет между нами, и да поможет нам бог всех богов!

Одовера вцепилась в подлокотники своего кресла, так что ногти ее побелели. Аэльрот оскалился, глаза его светились, как у кошки.

– Тристан из Лионеля! Будь по-твоему!

Эссилт вздрогнула и очнулась. Внизу у костра шумела, волновалась толпа. Эссилт даже не заметила, как она оказалась здесь, как палач привязал ее к столбу.

– Тристан? – несмело спросила она, и этот слабый возглас сверкнул звездой надежды во тьме ее отчаяния.

– Сын мой, – бормотала Одовера, – будь осторожен. Он силен, у него есть дар фей…

– Я презираю все их дары, – сказал Аэльрот, отдирая пряжку у горла, державшую мантию. Он выхватил меч у солдата прежде, чем тот, замешкавшись, успел подать его королю. Бормоча извинения, солдат поспешил скрыться. Толпа раздалась, и в центре образовавшегося круга остался один человек: загорелый, стройный, с безумной улыбкой на ясном лице.