Зеркало неба и земли
Шрифт:
Ужас охватил Тристана: вдали он различил рев дракона, от которого сотряслись скалы.
– Послушай, – взмолился он, – там мой друг. Он может погибнуть. Будь же милосердна!
– Вот как ты заговорил! – воскликнула ведьма, в гневе потрясая посохом. – Как неблагодарно сердце людское, Тристан из Лионеля! Что ж, пора, пожалуй, вернуть тебе твой облик; пусть все увидят, какое у тебя лицо, пусть изумятся, пусть обойдутся с тобой, как ты того заслуживаешь!..
Ведьма кричала еще что-то, чего Тристан не слышал. Он поник головой; рев и грохот то становились сильнее, то ослабевали. Тристан потерял сознание…
Заблудившись душой во времени и пространстве, он все же очнулся и удивленно огляделся. Он лежал в высокой светлице; сквозь узкие окна, пробитые в толстой стене, едва проникал рассеянный солнечный свет.
– Аэльрот? – спросил Тристан одними губами.
Женщина заметила, что он пришел в себя; он встала, отложила вышивание и, приложив палец к губам, скрылась. Тристан сделал попытку подняться. Та дикая, нечеловеческая боль, что терзала его в ладье и совсем недавно в ущелье, когда он встретил ведьму, утихла. Внезапно он вспомнил угрозу ведьмы, и хотя он был отчаянно храбр, все же ему стало не по себе при мысли о том, что могут с ним сделать, если откроется, кто он такой.
Тристан поднял голову: Эссилт стояла перед ним.
– Здравствуй, Друстан, – молвила она, и подобие улыбки тронуло ее сжатые губы.
– Что с Аэльротом? – быстро спросил Тристан.
Эссилт вздохнула. Она стояла, прислонившись головой к столбику кровати, поддерживавшему балдахин, и рассеянно водила по нему рукой.
– Аэльрот победил дракона, – сказала она просто.
– Правда? – спросил Тристан, не помня себя от радости.
Значит, ведьма не достигла своей цели. Аэльрот победил; и от одной мысли об этом Тристану сделалось легко и тепло на душе, потому что он был не из тех, что завидуют ближним, а, наоборот, из тех, что радуются за них, если им удалось отличиться в каком-нибудь трудном или рискованном деле.
– Это Аэльрот нашел тебя, – пояснила Эссилт, не сводя с Тристана пристального взгляда. Даже теперь, в сумерках, он видел, как осунулось ее лицо, как черные круги легли под глазами. – Он испугался: ты лежал совсем как мертвый…
Тристан закусил губу.
– Я встретил создание, проклятое богами, – сказал он уклончиво.
Эссилт тихо вздохнула.
– Ты и впрямь едва не умер, – промолвила она. – Я сразу же поняла, что это колдовство: не может человек страдать так сильно на этой земле. Скоро это пройдет.
Тристану стало немного неловко при мысли, что сестра Морхольта ухаживала за ним во время его болезни и, как он отлично понимал, отвела от него верную гибель; он предпочел бы быть обязанным кому угодно, только не этой чудесной девушке. Что-то в ней особенно смущало его теперь; но, удивительное дело, он не находил в ее чертах прежнего уродства. Он попытался встать – и, застонав, повалился на подушки. Эссилт шагнула вперед, ее прохладная рука легла ему на лоб.
– Спи, – сказала она.
И Тристан, повинуясь ей, уснул, но сон его не был спокоен. То он видел Морхольта, стоящего на одном колене и глумящегося над ним; неожиданно Морхольт делал огромный прыжок – и распластывался в небе багряным облаком, похожим на отрубленную голову дракона, из которой текла кровь. То чудилась ему ведьма, которая, хохоча и подняв юбки, отплясывала какой-то дикий танец в пещере, стены которой неожиданно ожили и тоже двигались вокруг нее. Тристан понимал, что старая женщина не может так танцевать; он силился угадать за личиной ее истинное лицо, но оно всякий раз ускользало от него, едва он готов был поверить, что знает, кто она на самом деле. Ведьма сменялась Аэльротом, недоумевающим и сокрушенным; грязь и кровь были на его челе, и самые золотые волосы его были опалены огнем чудовищного зверя, которого он сразил. Аэльрот исчезал, таял в подземельях измученной памяти, и Тристан видел альбатроса, сидящего на окне и печально глядящего на него, недужного и неподвижного. Он так и не понял, сон это был или явь; поутру явилась Бранжьена, кормилица Эссилт, та самая, которую он увидел, едва придя в себя, и альбатрос улетел. Кормилица был болтлива и назойлива; рядом с ней витязь ни на миг не мог сосредоточиться на своих мыслях. К счастью, около полудня Бранжьена удалилась, и Тристан наконец-то вздохнул спокойно.
«Первое: старуха на морском берегу. Я доверился ей, и, как видно, напрасно, ибо через меня он искала погибели моему другу. Кем она может быть? Верно, ее власть
На этом весьма патетическом месте вошел Аэльрот, за которым следовали многочисленная свита и челядь. Юный победитель дракона выглядел как настоящий принц; Тристан уже слышал от Бранжьены, как Аэльрот вступил в замок и, доверив поверженного Тристана заботам женщин и знахарей, отправился прямиком к королю, своему отчиму; ему он объявил, что сразил дракона собственной рукой, в доказательство чего преподнес изумленному монарху кусок устрашающего вида чешуи с причудливыми гребнями, содранной с черепа убитого зверя, ибо вся голова дракона, по заверениям Аэльрота, была слишком велика и тяжела, и, оказавшись перед выбором, доставить ли королю голову мертвого чудища или полуживого Тристана, он выбрал последнее и надеется, что король на него за то не разгневается. Король Ирландии, узрев чешую, содранную с его величайшего супостата, сначала даже потерял дар речи, но потом все же нашел в себе силы ответить, что он премного рад, безмерно благодарен и поэтому Аэльрот может просить у него чего пожелает. Он поглядел на свою жену: королева Одовера тихо роняла слезы от радости, что ее сын вернулся живым и невредимым.
– Признаюсь, я часто бывал несправедлив к тебе, – добавил король, поскольку он был по натуре правдив и первым признавал свои ошибки, когда они больше не могли ему повредить. – Но если ты и был в чем-то виноват передо мною, я возвращаю тебе все свое расположение, каким до тебя пользовались незабвенные мои сыновья Бодуэн и Морхольт.
Аэльрот поклонился и непринужденно объявил, что он ничему другому не был бы так рад, как доверию к нему его приемного отца; а когда тот напомнил свое обещание, отшутился и заявил, что больше всего на свете желает сейчас отдохнуть. Тут придворные наперебой стали угождать Аэльроту: всякий хотел проводить его до опочивальни и помочь ему снять изломанные доспехи, но он всех поблагодарил, вызвал к себе старого своего оруженосца и отправился на покой. Придворные, побрюзжав для приличия, во весь голос стали восторгаться его великодушием и постоянством, равных которым свет не видел и наверняка уже больше не увидит.
– Все-таки ты отправился вслед за мной, – сказал Аэльрот с шутливым упреком в голосе, когда навестил поправляющегося Тристана.
Витязь попросил его отослать своих людей и, когда двери за ними затворились, чистосердечно и без утайки рассказал, что с ним произошло и как на его пути встала злокозненная ведьма, которую он, по его словам, видел перед самым кораблекрушением, когда она предвещала всем его спутникам скорую смерть. Аэльрот, слушая своего друга, несколько раз нахмурился, и тонкая морщинка прорезала его переносицу.
– Кажется, я знаю, кто желает погибели всему нашему роду, – промолвил он наконец с печальной улыбкой. – Чем больше я думаю об этом, тем сильнее мне кажется, что дракон, из-за которого пали сыновья короля, появился не просто так; его кто-то призвал… если не создал ведовской властью, – добавил он, еле заметно поежившись.
– Все это, верно, так, – сказал Тристан, – но только заклинаю тебя: будь поосторожнее.
Пожав плечами, Аэльрот беспечно признался, что после того, как он убил дракона, ему никакие ведьмы не страшны; и Тристан невольно почувствовал, как сжалось его сердце. Ведь он-то знал, как далеко простиралась сила той, которая, насколько он был уверен, не остановится ни перед чем, чтобы навредить Аэльроту и сжить его со света.