Зеркало вод
Шрифт:
— Я очень надеюсь, что ты доживешь до революции.
— Если я умру раньше, то уйду из жизни с чувством поражения. Если же доживу до нее, ощущение поражения останется, так как революция будет делом молодежи — доказательством, что вы сумели сделать то, на что оказалось неспособным наше поколение. Мы не сумели стать норовистыми ослами.
По мере того как «Сан-Хосе» продвигался по своему маршруту, пассажирам открывались новые острова, но они все меньше и меньше были достойны внимания туристов. Вначале они посетили крупные, где наблюдали горы и долины, города,
Но и тут Хосе продолжали свою пропагандистскую работу.
— Многие наши друзья, — объясняли они, — находятся именно здесь: попавшие в опалу служащие и те, кого сослали сюда за политическую деятельность.
И всюду, на каждой стоянке, дети выпрашивали у туристов монеты.
— Уж нет ли на этих островах концлагеря? — спросил Лоран, стараясь сохранить свойственную ему вежливость.
— Нет, — ответил профессор. — Мы маленькая страна. Обходимся тюрьмами, которые выстроены на материке.
— Спасибо и на этом, — съехидничал Жан-Мари. — Как можно совершать туристическое турне, когда рядом концлагерь, даже если туристы предпочитают не знать таких вещей.
Вечером, когда четыре девушки вновь собрались вместе в своей каюте, Софи, отбросив свою обычную невозмутимость, выразила общие впечатления в одной фразе:
— Какую тоску наводят все эти вулканы!
Ирен подумала, что актер очень похож на консула из фильма «На вулкане» — такая же хрупкость, которая внушает нежность и желание защищать его, И тут Жюдит спросила:
— Вы не находите, что мой Аргентинец — копия консула из фильма?
— Кто дал тебе право говорить так о каком-то пьянице? — оборвала ее Ирен и тут же пожалела, что у нее вырвались эти злые слова.
— Вы не знаете его! — закричала Жюдит. — Не знаете, как он страдает!
И заплакала.
Софи решила переодеться. Она выскользнула из своего зеленого платья. Расстегнула бюстгальтер и осталась в одних маленьких трусиках желтого цвета. Загар лишь слегка позолотил ее светлую кожу. Ее можно было бы нарисовать одной линией — совершенное тело, без единой складочки, без единой морщинки, длинные узкие бедра, плоский живот. И, не надев лифчика, она натянула на себя желтое платье с глубоким вырезом спереди и обнаженной спиной. Вырез низко открывал ее грудь, колыхавшуюся от малейшего движения. Даже девушкам хотелось дотронуться до нее, погладить ее.
Маленькая группа друзей принимала солнечную ванну на корме «Сан-Хосе», словно на пляже. Усевшись на кромку борта, Ирен разглядывала дорожку, тянувшуюся за пароходом.
— А помнишь ты, знаток Мелвилла, — спросила она актера, — пассажира из его путевых дневников, который прыгает в Атлантический океан? Матросы бросают ему канаты, но он даже не пытается за них ухватиться. Он глядит на них с отрешенным видом, пока не скрывается под водой.
— Ты забыла сказать, что это был сумасшедший, — ответил актер.
В разговор вмешался Аргентинец:
— Сказать «сумасшедший» легче всего. Просто он решил покончить с собой, вот и все. А потому его и не интересовали ни люди — на корабле, ни канаты. Он был уже далек от них. Если он прыгнул в море, то вовсе не с целью обратить на себя внимание, как большинство тех, кто пытается покончить самоубийством.
Распрямившись во весь рост, Аргентинец размахивал руками, перегибался через поручни и, едва не падая в воду, делал вид, будто собирается прыгнуть в море. Он дрожал от ветра, словно был тряпочный или из папье-маше.
— Перестань дурачиться! — закричал актер.
— Иди и сядь, умоляю тебя! — в свою очередь останавливала его Жюдит.
— Представляете себе, — вопил Аргентинец, — человеческое существо, человек, один-одинешенек среди тысяч и тысяч миль воды, и эти волны — поглядите-ка на эти волны, — они бьют его, захлестывают… Случалось вам видеть что-нибудь подобное?
Закончив тираду, он наконец выпрямился и вернулся к остальным.
— Ты напугал меня, — сказала Жюдит.
— Я просто баловался. История, рассказанная Ирен, показалась мне такой странной… Человеку бросают канат, а он предпочитает пойти ко дну. Обычно утопающий зовет на помощь и нет никого рядом, чтобы бросить ему веревку. А к тому же в твоей истории этот тип веселится, в то время как чаще всего забавляются те, кто смотрит на тонущего человека. — Он говорил и, казалось, сам впадал в отчаяние от собственных слов. — Можно подумать, будто видеть, как человек идет ко дну, — самое большое развлечение. Иным оно просто необходимо для хорошего самочувствия, — добавил он.
Наблюдая за Жюдит, Ирен видела, что та готова разрыдаться.
Оба они — Жюдит и Аргентинец — становились весьма обременительной для общества парой. Их все чаще и чаще встречали в каком-нибудь укромном уголке, обнявшихся, казалось, со страстью отчаяния.
— Он так несчастен! — говорила молодая женщина, возвращаясь к подругам. — Он сказал, что до встречи со мной его ни на минуту не покидала мысль о смерти. Я спасу его!
— Опять ты связалась с чокнутым, — упрекала ее Моника. — Что это тебе даст? Новые удары? Скоро ты обнаружишь, что он невыносим, склонен к самоубийству, пьяница и еще бог знает что. Ты сломаешься, и нам придется собирать тебя по кусочкам.
— Но я люблю его, — возражала Жюдит, — и он меня любит.
— Когда ты разыгрываешь героиню трагедии, ты пугаешь меня. Я чувствую себя гораздо спокойнее, когда ты изображаешь клоуна. Прежде всего кто он по профессии, этот твой полуаргентинец?
— Профессия? Кажется, его мать из аристократического рода. Вы удивитесь, когда узнаете, что он вовсе не интеллектуал, но он человек серьезный. Он торгует винами. Вы бы сами ни за что не догадались!
— А Крике? — спросила Ирен. — На этот раз ты окончательно решила его бросить?
Жюдит пожала плечами.
— Он принес мне столько страданий. А мой Аргентинец добрый.
— Но ненормальный.
Ирен не могла избавиться от мысли, что роман Жюдит разворачивается на виду у всех, и корабль — не самое подходящее для этого место. Здесь негде уединиться. «Сан-Хосе» не так просторен, чтобы можно было найти укромный уголок, а запереться в каюте почти невозможно. Пришлось бы посвятить в тайну слишком многих. Она и сама сталкивалась с подобной проблемой. На этом маленьком судне любовь должна была либо оставаться платонической, либо стать извращенной.