Зеркало за горизонтом

Игумнов Денис Александрович

Жизнь вообще несправедлива, я убедился на собственном опыте. Меня в канун дня всех влюблённых бросила девушка. Мне было плохо, очень плохо. За первую неделю страданий я потерял пять килограммов. Спать я не мог, меня трясло, я потел, и моя постель к утру превращалась в гнусное болото, будто я обоссался. Все свои переживания я старался держать при себе. Мучался молча. Она училась со мной в одном институте, на одном курсе, только в параллельной группе. Каждую перемену я подвергался пытке, видя её около аудитории, наблюдая как она, улыбаясь, о чём-то весело щебетала со своими сучками подружками. Она словно нарочно выходила на каждой перемене из учебной аудитории и мелькала недоступной мечтой передо мной – растерянным и униженным. У неё появились новые вещи. Длинная бархатная юбка, которая ей очень шла, новая дутая куртка, сапожки. Иногда она звонила по телефону и долго с кем-то увлечённо общалась. Ещё она стала, не таясь, курить. Если раньше я запрещал ей это делать, то теперь не стесняясь, возможно мне на зло, она пускала дым, хотя и не умела этого, как следует, делать. Мстила она мне, что ли? Мои запреты или моя грубость стали тому причиной, я не гадал, с женской логикой трудно иметь дело, бесперспективно.

Ясно, она мне изменила, и её новый парень вероятно не бедствовал. Мне казалось, что именно его подарки она теперь носила с таким несносным вызовом, направленным, очевидно, в первую очередь мне. Я горел, меня выворачивало наизнанку и это притом, что формального объяснения между нами так и не произошло. Просто в один прекрасный момент мы поругались по телефону, она бросила трубку, и я не стал перезванивать. Я никогда в таких случаях не перезванивал, это всегда делала первой она. В этот же раз ссора выглядела довольно надуманной. Но осознание этого простого факта ко мне пришло потом.

На день влюблённых в её квартире планировалась вечеринка с участием наших общих друзей. Мы все уже сдали деньги в общий котёл лично хозяйке. И я надеялся, что она позвонит и как всегда сердито начнёт отчитывать, а окончательное наше примирение произойдёт в постели. Не тут-то было! День вечеринки «дня всех влюблённых» прошёл (в этом году он выпал на пятницу), прошли выходные, а она так и не позвонила. Тут до меня, наконец, дошла вся натужность последней ссоры с ней. Я ясно понял, она специально заговорила на тему неприятную мне и, несмотря на мою довольно нейтральную реакцию, раздула ситуацию до небес, сыграла оскорблённую невинность и, типа обидевшись, прервала разговор. Зачем ей это было надо? Всё очень просто: от моих услужливых завистливых глумливых приятелей, всё же побывавших из чувства жадности на той вечеринке, я узнал – она там веселилась с другим. Больше с того памятного раза мы с ней не разговаривали. Я страдал – она веселилась, всё замечательно, жизнь прекрасна и удивительна.

Догнав своих партийных друзей, я пошёл рядом с ними. Сегодня среда, прошло ровно два месяца с того момента, как начались мои муки. Не очень прислушиваясь к разговору парней, полностью погружённый в свои мысли, месил своими военными ботинками весеннюю грязь, когда меня из состояния отрешённости вырвал знакомый голос:

– Илья! Смотри под ноги, пластинки растеряешь, – произнёс Денис. – Чего ты такой смурной? Перепил?

– Да, похмелюга. Не спал вчера всю ночь.

– Понятно. Тут не далеко, сейчас по дороге пройдём до поворота, там налево и выйдем на площадь перед фабрикой.

– Ты что тут был?

– На разведку посылали.

– А-а.

На этом наш разговор заглох. Вскоре мы подошли к двухэтажному зданию проходной завода, по совместительству являющемуся и административным зданием. За невысоким бетонным забором стояли три заводских корпуса. Фабрика выглядела чудно малюсенькой. Двери проходной и ворота закрыты. В окнах административного корпуса не горел свет, а на территории отсутствовало всякое движение. Фабрика казалась мёртвой. Мы походили вокруг, подёргали двери. Тишина, никого дома нет.

Андрей Врагель, наш предводитель на сегодня, предложил подождать. Реакция Антона, по прозвищу Гремлин, на предложения Врагеля оказалась негативной. Он не понимал зачем здесь торчать, если пикетировать нечего. Лично мне было всё равно, а Гремлин всегда отличался особым зудом активной разнонаправленной деятельности, ему всегда хотелось бежать и сразу во все стороны, поэтому он предложил:

– Чего ждать мы здесь будем? Информация не подтвердилась. Всё, капут, пора сваливать. Может, на презентацию нового рок-журнала ещё успеем, – прохрипел он.

Гремлин вообще любил халяву, а особенно нравилось ему пролезть на какое-нибудь событие: презентацию книги, клуба или, как сегодня, журнала и нажраться там на халяву до состояния поросячьего визга. Он мне никогда не нравился. В партии он тусовался только потому, что пойти некуда было, а бомжевать не в кайф. И все разговоры у него крутились вокруг тряпок, бухла и тусовок.

– Подождём. Может закрытие фабрики отложили, – проговорил, впрочем, довольно неуверенно, Врагель.

– Ты думаешь сейчас из-за угла выскочит делегация рабочих с транспарантами? Ах, не трогайте нашу фабрику. Да всех давно уже уволили, и они, как бараны, разбрелись по своим стойлам. Мы одни, как дурачки, припёрлись, да ещё через весь город эти пластинки тащили. Б*ять.

– Слушай, Врагель, точно… пошли обратно, – поддержал своего закадычного приятеля Костя.

Немного подумав, Врагель произнёс:

– Ладно, уходим.

– И пластинки здесь оставляем. Нечего с ними таскаться. В штабе их и так хватает, – окончательно перехватил инициативу Гремлин.

Врагелю ничего другого не оставалось как согласиться. Ребята всё же, от глупой жадности, оставили себе по паре пластинок, а остальные, словно цветы к памятнику, положили на ступени лестницы, ведущей к двери проходной.

Обратно возвращались уже в приподнятом настроении. Всё-таки, когда ехали устраивать несанкционированный пикет, мы рисковали. В любой момент мы могли оказаться в ментовке, а этого никому не хотелось. Теперь этот груз с плеч парней спал, и они стали чувствовать себя гораздо свободнее. Так, можно сказать вприпрыжку, дошли до платформы.

Через четверть часа подошла электричка, мы загрузились и поехали обратно в Москву. Пока мои спутники обсуждали достоинства родных «Гриндерсов», я сидел, уткнувшись в окно, наблюдая безрадостный пейзаж, слепленный из голых, одиноко стоящих деревьев, грязного снега и низкого серого неба. Меня знобило, мои мысли крутились только вокруг единственного по-настоящему интересующего меня последние два месяца предмета.

Ребята решили ехать до вокзала, мне с ними было не по пути. Ближе всего от моего дома располагалась Москва пассажирская – Киевская. На остановке я решил выйти. Пожав всем руки, я уже собирался двигаться к выходу, когда мне в спину прозвучали слова, произнесённые хриплым скрипом несмазанных палёной водкой связок:

– Уже покидаешь нас, студентик сладкий. Чего, поехал тёлок трахать или, может, наоборот?

Парни заржали. Гремлин выбрал не то время для своих тупых шуточек, если раньше я его просто бы послал на хер, то теперь меня прямо-таки подкинуло от резкого прихода злобы. Ярость энцефалитным клещом впилась мне в извилины воспалённого любовными страданиями мозга. Развернувшись на каблуках, я бросился на него. Он сидел с краю около прохода и явно не ожидал от меня такой прыти. Я нанёс ему три прямых удара, повалил на пол и вцепился пальцами в его крысиную морду. Мои ногти порезали кожу, а я, давя всё более сильно, бил его головой об пол. Его дружок Костя попытался вступиться. Схватил меня за плечо, не оборачиваясь я оттолкнул его так, что он загремел на соседнее сиденье. Больше мне никто избивать Гремлина не препятствовал, и я довёл свою расправу до логического конца. Вложив всю свою ненависть, всё своё напряжение последних недель я выбил из него всё дерьмо. Гремлин остался плавать в луже собственной крови, пуская слюнявым ртом пузыри, выключенный словно чайник, раздавленный словно насекомое. Закончив, и отвесив ошарашенным моим внезапным приступом агрессии партийцам издевательский поклон, я ушёл. Поезд как раз подъехал к станции, вся драка заняла не больше минуты.