Зеркальшик
Шрифт:
— Она родилась в день святой Эдиты в году одна тысяча четыреста тридцать первом от Рождества Христова.
Из сундука у двери звездочет вынул карту, где был изображен бег созвездий, и циркуль, к одной из ножек которого был прикреплен кусочек мела. Затем Бизас развернул карту на столе и начал производить циркулем какие-то движения. Он рисовал круги, бормоча при этом что-то неразборчивое. Наконец маг остановился и кивнул:
— Ваша дочь жива, в этом вы можете быть уверены.
— Она жива?! — воскликнул Мельцер. Добрая весть развеяла недавнее недоверие по отношению к звездочету, и зеркальщик спросил,
— Звезды знают, где я могу ее найти?
Бизас снова занялся циркулем, затем повернул карту, осмотрел ее со всех сторон и ответил, не отводя взгляда от пергамента:
— Ваша дочь уехала за море.
— Куда? — обрушился Мельцер на мага. — Прошу вас, скажите мне, куда!
— В большой богатый город с башнями и шпилями.
— Название города! Скажите мне название города!
Бизас пожал плечами.
— Я не знаю. Могу сказать только, что дочь ваша жива.
— Я увижу ее?
Бизас поколебался минуту.
— Да, вы увидите ее снова. Но встреча не принесет вам радости. Хотите совет, зеркальщик?
— Говорите!
— Не ищите ее. Позвольте ей жить своей жизнью и сами живите своей.
Мельцер пришел в ярость. Он подошел к звездочету и сказал:
— Да понимаете ли вы, что говорите, Бизас? Моя единственная дочь пропала, а вы советуете мне не искать ее?
— Я всего лишь хотел как лучше. Я дал вам совет, который диктуют звезды.
Мельцер горько рассмеялся.
— В таком случае я с удовольствием откажусь следовать совету звезд. — И, обращаясь к Симонетте, произнес. — Пойдем отсюда.
Весь день и весь вечер Симонетта не проронила ни слова. Мельцер знал, что в молчании этом повинен не он, а разбитая надежда узнать хоть что-нибудь о смерти брата, погибшего таким образом еще раз. Поэтому зеркальщик не трогал возлюбленную и даже не стал пытаться переубедить ее словами.
Но на следующий день Симонетта заговорила; да, слова просто вылетали из нее. Она была в ярости, и гнев ее обрушился на звездочета и мага, который, как она сказала, настоящий обманщик, и вообще шарлатан и злой человек.
— Ты видел его глаза?
— Нет, а что с его глазами?
— Они злые. Они знают больше, чем Бизас готов сказать. Я не могу избавиться от ощущения, что ему известна подоплека убийства и что у него есть свои причины молчать. Может быть, он вообще связан с этими убийцами!
— Я тоже об этом думал, — ответил Мельцер, обнимая Симонетту. — Я тоже не могу найти иного объяснения его молчанию. Бизасу точно известно, что убить должны были меня. Было ошибкой ходить к нему. Мне даже кажется, что его словам об Эдите не стоит особо доверять.
— Но какая ему от этого выгода?
— Может быть, это новая ловушка! Кто знает, возможно, за этим стоят те же люди, что убили Альбертуса ди Кремону.
Мельцер пока еще не рассказывал Симонетте о планах Чезаре да Мосто, но тем не менее она поняла его верно.
— Думаешь, все это как-то связано с тайной китайцев?
Мельцер положил руки на плечи Симонетте.
— А какая же еще может быть причина? Кем я был, пока не попал сюда — простым зеркальщиком, которым никто не интересовался. Но с тех пор как я занялся искусственным письмом, меня травят, словно зайца, и мне приходится бояться за свою жизнь.
Симонетта прижалась лбом к груди Мельцера.
— Давай убежим, — тихо сказала она, — подальше отсюда. У меня на родине, в Венеции, мы будем в безопасности, враги не достанут нас.
— Нет, пока я не найду Эдиту! — Зеркальщик обхватил лицо Симонетты ладонями. — Ты же понимаешь. Если я уеду отсюда, дочь моя будет потеряна для меня навсегда. Я не верю в фокус-покусы звездочета. Если бы он знал, где она находится, он не стал бы говорить загадками. Большой богатый город с башнями и шпилями! Да в любом большом и богатом городе есть башни и шпили. Под это описание подходит даже Константинополь.
— Или Венеция.
— Может быть. В моем родном городе Майнце тоже достаточно башен и шпилей. Нет, я надеюсь и верю, что Эдита по-прежнему находится в Константинополе. И я не успокоюсь, пока не узнаю, какова ее судьба.
Тут лютнистка поняла, что нет смысла его отговаривать.
В начале октября Константинопольский суд по преступлениям, караемым смертной казнью, приговорил китайского посланника Лин Тао к смерти через обезглавливание. Приговор шатался, словно колосс на глиняных ногах, — Лин Тао отрицал преступление и то и дело повторял, что у него не было мотива для убийства. Альбертус ди Кремона, ставший жертвой убийства, предложил ему много денег за исполнение заказа, рассказывать о котором он не имеет права. Такое объяснение показалось судьям в черных мантиях особенно подозрительным. При обыске в доме китайского посланника сыщики обнаружили нож — точную копию того, которым был убит папский легат. Це-Хи, служанка Лин Тао, тем не менее поклялась перед судьями священной клятвой, что никогда в жизни не видела этого ножа; она даже выразила подозрение, что это сыщики подбросили его в дом, чтобы очернить ее господина.
Новая попытка Мельцера протестовать против приговора императора снова осталась незамеченной. Даже угроза зеркальщика навсегда покинуть Константинополь не заставила Иоанна Палеолога отказаться от утверждения приговора. В такие времена, сказал он, имея в виду турков у врат города, нужно уделять особое внимание справедливости. Убийство папского легата и так произошло очень некстати. Единственное, что он может сделать для язычника-посланника, это молиться за него, и поскольку Мельцер счел это бессмысленным, он выпросил у императора разрешение посетить Лин Тао в камере перед казнью.
Тюрьма на Троицкой площади неподалеку от императорского дворца напоминала неприступную крепость, и Мельцеру, вооруженному императорским посланием, пришлось пройти через четверо тяжелых железных ворот, прежде чем он попал к камерам, окружавшим крошечный внутренний дворик. Камеры высились здесь в три этажа, в каждой вместо окна — только дырка для воздуха, едва ли больше, чем в голубятне, и расположенная так, что в камеру никогда не попадали солнечные лучи.
Когда надсмотрщик открыл дверь камеры Лин Тао, Мельцер испугался: китаец стоял лицом к стене и не шевелился. И только когда зеркальщик поздоровался с ним, Лин Тао обернулся и кивнул. В лице его не было ни кровинки. Он молчал. Даже когда Мельцер передал ему поклон от Це-Хи и слова о том, что она будет почитать его даже после смерти, китаец ограничился коротким кивком. Затем Лин Тао снова уставился на стену.