Жадный, плохой, злой
Шрифт:
Я вспомнил, чем закончился мой отказ просто повидаться с Дубовым, представил, как отреагирует он, если поймет, что я вожу его за нос, и упрямо покачал головой:
– Это же будет бомба. У меня появится громкое имя.
Почему-то, услышав про бомбу, Ириша вздрогнула, но тут же овладела собой.
– Имя? На могильной плите оно появится, – скептически хмыкнула Ириша, принимаясь мерить комнату шагами. – Неужели ты не понимаешь, что отец тебя подставляет, как и меня? – воскликнула она, наконец, с горечью в голосе. – Его не станет, а крайними останемся все мы! В том
Инстинктивно втянув живот, чтобы его случайно не проткнул тычущий в меня указательный палец, я напомнил:
– Совсем недавно ты собиралась лишить меня детородного органа, а теперь вдруг обеспокоена моей судьбой. С чего бы это?
– В первую очередь я своей собственной судьбой обеспокоена, – угрюмо напомнила Ириша.
Сомневаться в этом у меня не было причин. Под подобным заявлением могло бы подписаться все человечество, хотя обычно распространяться на эту тему не принято.
– Вот что, – сказал я, – давай перенесем нашу беседу на потом. Сама понимаешь, после всего, что со мной приключилось за неполные сутки, у меня голова кругом идет.
– Договорились. – Ириша кивнула. – Сейчас я пойду разбужу отца и велю ему тебя освободить. Есть хочешь?
– Нарезку по-афгански? – саркастически осведомился я.
– Забудь. Не собиралась я тебя увечить. Просто пугала.
– А щупала меня тогда зачем? Из женского любопытства?
– Говорю тебе: забудь! – Ириша повысила голос и притопнула ногой так, что комната слегка вздрогнула. Ее будущему супругу можно было только посочувствовать. Вместе с его родней.
– Все, все! – заблажил я с притворным ужасом. – Слушаюсь и повинуюсь.
– Так-то лучше, – сказала Ириша, и по ее лицу было заметно, что ей и в самом деле нравится, когда перед ней лебезят. – Таким ты мне больше нравишься. Не разочаруй меня, Бодров. Как следует обдумай мое предложение. И держись подальше от Марка с Натали. Слышал поговорку, что муж и жена – одна сатана? Так это про них сказано.
Произнеся это напутствие, она величественно удалилась, а я остался размышлять о роли писателя в современном обществе. В свете последних событий роль эта вырисовывалась совсем незавидная.
Глава 3
Дубов аккуратно водрузил на ломтик прожаренного хлебца лепесток желтого сыра, мазнул его маслом, накрыл ломтиком сыра оранжевого, опять умаслил, затем добавил поверх несколько мазков рубинового джема и стал любоваться творением рук своих.
– Где Натали? – спросил он, поворачивая бутерброд то так, то эдак. – Я ей тысячу раз говорил, что здесь принято завтракать в семейном кругу!
Бросив взгляд на часы, я подумал, что половина клана Дубовых уже давно заработала бы гастрит, если бы каждый раз дожидалась полудня, чтобы заморить червячка. Рак самого главы семейства вполне мог быть вызван такой безалаберностью. А еще повышенной нервозностью, которая сквозила в каждой его фразе, в каждом жесте.
– Марк! – прикрикнул Дубов. – Был задан вопрос!
Застигнутый врасплох отпрыск с натугой проглотил сложное ассорти, которым успел набить рот, и приготовился
– У Натали критические дни, папа.
Представив, как выглядит сейчас лицо ее бедной родственницы, я подумал, что лучшего определения такому состоянию не подберешь.
– Ее не в баню пригласили! – сердито сказал Дубов, собравшись откусить добрую половину своего навороченного хлебца. – Могла бы посидеть за общим столом, не велика барыня.
– Пусть уж лучше отдыхает наша красавица, – возразила Ириша. – Во время менструации она становится настоящей истеричкой. А кровь из нее хлещет, как из зарезанной свиньи.
В тот же миг дубовский бутерброд, теряя на ходу слой за слоем, улетел из беседки в неведомые дали.
– На кой хрен мне нужны эти подробности! – рявкнул его создатель. – И без них тошно! Дадут мне когда-нибудь в этом доме поесть по-человечески?
Все, кто находился за столом, включая меня, настороженно притихли, лишь телефонная трубка жалобно верещала в кармане белого дубовского пиджака, болтающегося на спинке стула. Аппарат начинал пиликать каждые пять минут, но хозяин игнорировал его призывы.
Его настойчивое попискивание еще больше подчеркивало всеобщее напряжение, незримо витавшее в беседке вперемешку со зноем и духотой. Дубов сопел и поглядывал на присутствующих взглядом дебошира, выискивающего любой незначительный повод, чтобы к кому-нибудь придраться. Референт Геша оставил в покое еще довольно высокую горку блинов, к которой теперь не решался прикоснуться, и делал вид, что тщательно промокает усишки салфеткой, хотя для этого было бы вполне достаточно провести под носом кончиком мизинца. Марк развернул свою лихую бейсболку козырьком вперед, пряча глаза. Я цедил остывший кофе и не оторвался от чашки, даже когда добрался почти до самой гущи, неприятно захрустевшей на зубах. Одна лишь Ириша держалась непринужденно.
– Не надо было вчера мешать все напитки подряд, вот и не было бы сегодня тошно, – нравоучительно сказала она, когда молчание сделалось невыносимым.
– Учить меня будешь! – буркнул Дубов, но уже только притворяясь разгневанным. Если Ириша бесспорно являлась папиной дочкой, то ему подходило определение «дочкин папа». С отвращением выцедив стакан томатного сока, он признал: – Вообще-то в чем-то ты права, Ириша. Перебрал я вчера. На гостя вот напрасно накинулся… Обижаешься на меня, писатель?
Поскольку мне на ум не пришло ничего, кроме классического «на дураков не обижаются», я предпочел промолчать.
– Ладно, не дуйся, – попросил Дубов, избегая встречаться со мной взглядом. – Без хорошей школы жизни в твоем деле никак. Горький вон тоже сначала свои университеты прошел, а потом уже стал известным писателем. Ты еще мне спасибо скажешь.
Референт Геша проворно закинул в рот неизвестно какой по счету блинчик и скептически хмыкнул. Это должно было означать, что он сильно сомневается как в моем таланте, так и в том, что я способен на чувство благодарности. С трудом удержавшись от желания отхлестать его по жирным щекам, я закурил и сказал Дубову: