Жак де Моле
Шрифт:
— Отдайте приказ, сир, вызовите подкрепление, пока не поздно.
— Так-то лучше, милый прево, — произнес король, впервые вставая со своего кресла.
Какое-то время Филипп, казалось, застыл на месте, а затем взглянул в сторону гонца и приказал твердым голосом:
— Посылайте за подкреплением. Таков мой приказ. Берите все войска, которые окажутся под рукой, и командуйте ими. Вам надо немедленно навести порядок. Слышите, немедленно.
— А как же быть с дворцом? — спросил д'Эв-ро, который хранил до этого глубокое молчание.
— В нашем распоряжении лучшие лучники, и гвардия охраняет все подступы, — начал докладывать прево. — Если подкрепление прибудет вовремя, то все обойдется.
— Милый брат мой, вы больше обеспокоены за свою жизнь или за жизнь короля? — радуясь случаю, ядовито переспросил Шарль де Валуа.
— Ваш дерзкий вопрос заключает в себе аромат дуэли. Я не такой знаток по части моды, но этот запах близок моему сердцу.
— Да, он сейчас действительно очень в моде и так же приятен мне.
— Господа, — вмешался в эту словесную дуэль король, — вы хотите помочь бунтовщикам, начав убивать друг друга прямо в моих покоях? Я не знаю, о каких запахах идет речь, но у меня с утра был сильный насморк, поэтому я не могу разделить вашей тонкой беседы относительно ароматов.
Оба брата учтиво склонили головы.
— Исполняйте полученные вами приказания, мессир прево. Ваше рвение не останется не замеченным нашей монаршей милостью.
Прево низко поклонился и стал пятиться к двери.
— Ах да… Совсем забыл, — остановил его король. — Если толпа продолжит свои бесчинства, то каждый второй будет жестоко наказан.
Даже в отчаянном положении король оставался королем. Власть, как сноровистая лошадь, попыталась было сбросить своего господина на землю, но седок сумел удержаться и вновь твердой рукой сжал железную узду.
После того как прево покинул пиршественный зал, Филипп уже не был расположен к разговорам. По его внешнему виду братья так и не смогли распознать, что происходит у него в душе. Гости поняли, что ужин закончен, когда Филипп встал со своего кресла, кивнул и, не произнеся ни слова, быстро удалился в свой рабочий кабинет.
Весть о бунте сильно задела короля Франции, унизила его гордость. Чернь осмелилась открыто угрожать своему повелителю. Он быстро подошел к окну и посмотрел на улицу. Там колыхалась огромная масса людей, безликая и озлобленная. Материя, взбунтовавшаяся материя, которая никогда сама не приобретет должной формы. А формой всех форм, как утверждает Фома Аквинат, является Бог. Но в государстве такой формой является не Бог, а его помазанник, король. И власть короля не менее священна, чем власть папы. Не случайно он, Филипп IV, является внуком почитаемого всеми короля Людовика Святого. Значит, главная задача его на этой земле — придать форму безликой беснующейся массе, называемой народом, и тем самым выполнить свое священное предназначение.
Будь у короля сейчас достаточно войска — и эту массу легко можно было бы усмирить. А будь у короля деньги, хорошей пригоршни золотых хватило бы для того, чтобы эта разъяренная чернь начала сама себя давить, собирая монеты. Но ни денег, ни войск у Филиппа не было. И поэтому приходилось прятаться и смотреть за своими подданными украдкой. Это ощущение собственного бессилия злило до последней степени. Филипп чувствовал, как кровь ударила ему в голову. Еще немного, и начнется обычный прилив гнева, жертвой которого пали многие невинные люди.
Неожиданно за спиной послышались шаги. Филипп оглянулся. Перед ним стоял его верный камердинер Мариньи, человек незнатного происхождения, но игравший большую роль в политике тогдашней Франции. Мариньи, как и знаменитый Ногаре, приказавший ударить папу Бонифация VIII по лицу, принадлежал к той породе людей, которую Филипп Красивый создал по собственному замыслу, слепил их, как чернокнижник — дьявольские фигурки из глины, как каббалист — Голема, чтобы пустить сии создания зла в мир. Именно эти два лица брали на себя всю самую грязную работу в государстве. Королю нравилось разыгрывать роль Великого Грешника, оставаясь при этом внуком канонизированного церковью святого.
— С какой новостью пожаловал? — резко спросил своего камердинера король.
Даже во внешности Мариньи было нечто искус-ственное. Его лицо, казалось, слепили наспех. Никаких тонких благородных черт. Грубая работа.
Сначала прилепили большой кусок глины к туловищу — получилась голова, а затем палочкой обозначили рот, дырки для глаз, налепили нос и уши. Филипп так ждал кого-нибудь, чтобы сорвать на нем гнев за собственное бессилие, что в душе очень обрадовался появлению своего слуги, своего маленького Голема. «Может быть, он действительно из глины? — подумал король. — Интересно, что произойдет, если я ударю его сейчас палкой? Наверное, рассыплется на мелкие кусочки».
Король молча начал обходить Мариньи слева. Палки под рукой не оказалось, и поэтому пришлось взять меч. В этот момент Филипп действительно был уверен, что его камердинер создан из глины, что он результат колдовства и больше ничего. И если ударить эту ожившую фигурку по голове острым андалузским мечом — подарком короля Хайме II, то вместо крови в воздух поднимется лишь пыль. Да, это он, король Франции, создал из праха много подобных человечков, злых кукол, готовых на все, как джинны из восточных сказок, о которых рассказывали ему еще в детстве крестоносцы. Этих рыцарей, вернувшихся из далекой Палестины, было много при дворе отца и особенно, как рассказывали очевидцы, при дворе деда. Они играли с будущим наследником престола. Филипп любил запускать руки в их нечесаные бороды, любил этот удушливый запах пота, исходивший от их тел, но главное, любил их бесконечные рассказы. Больше всего маленькому Филиппу нравилось слушать о том, как первые крестоносцы вышли к берегу Мертвого моря, поразившего их плотностью воды, на которой можно было держаться, словно пробка. Вода эта обладала невиданными лечебными свойствами. И она наверняка могла бы исцелить его милую Жанну…
Но крестоносцы проиграли битву и оставили сказочную Палестину с ее заколдованным Мертвым морем, с ее голубым небом, низкими горизонтами и с ее Богом, который теперь не так благосклонен к царственному роду Капетингов. Разве им можно простить такое предательство? Они обманули, они предали его, Филиппа, предали первую детскую любовь. Любовь к далеким странам, к сказкам Востока, к славным подвигам деда, короля Людовика, прозванного Святым. И остался теперь в воспоминаниях лишь удушливый запах пота да ощущение грязи, неудобства и высохшей глины, из которой приходится творить мерзких уродцев. Если Бог оставил королевство, то теперь королю надлежит взять на себя его функции и творить «новых людишек».