Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова)
Шрифт:
— Поющая Сорока! А зачем тебе?
— А как её настоящее имя? Ведь должно быть у неё имя!
— Раз она сумасшедшая, не всё ли равно, как её зовут.
— Послушай, Виолетта, ты можешь быть серьёзной хотя бы на минуту? Расскажи толком всё, что ты о ней знаешь.
— А зачем это тебе?
— Это нужно не мне, а Жаку.
— Жаку?! Уж не книгу ли какую он хочет у неё купить? Так ведь разума у неё не больше, чем у её сороки… Жак, что ты хочешь о ней узнать?
— Прежде всего её имя.
— А зачем?
— Я знаю сам: её зовут Эжени. А фамилия Лекер.
— И вовсе
— Тогда Лефлер!
— А может быть, ни Лекер, ни Лефлер, а Леме?р!
— Перестань дурачиться, Виолетта! — прикрикнул на неё Жак.
Девушки ещё никогда не видали его таким сердитым.
Но Жак тут же спохватился, что суровость может только испортить всё дело и сказал уже другим тоном:
— Ты прекрасно знаешь, Виолетта, что если ты мне скажешь, как зовут эту белошвейку, я в долгу у тебя не останусь. Мне удалось купить на днях очень ценные книги и…
Жаку не пришлось договаривать: практичная Виолетта, так же как и её старшая сестра, знала, что выгодно приобретённые книги сулят им всевозможные удовольствия.
— Эжени Лефлер живёт не так далеко, — сдалась Виолетта. — Пройдись на улицу Муфтар. Все её там знают. Теперь она уже старая, совсем не выходит из дому, а когда-то, говорят, была красавицей. Притом она замечательная мастерица. И, даром что безумная, делает из шёлка такие цветы, что у неё их охотно заказывают важные дамы.
— А при чём тут Поющая Сорока?
— У неё живёт учёная сорока. У сорок-то вообще век короток. Так, говорят, какая-то добрая душа подменяет ей птицу каждый раз, когда старая умирает. Я, конечно, не знаю, правда ли это…
— Где же она живёт?
— Кто? Сорока? — с насмешкой спросила Виолетта.
— Да нет, Эжени Лефлер, конечно!
— Она живёт в доме девять по улице Муфтар…
Глава двенадцатая
Дружить так дружить!
Хорошо, когда у тебя есть друг! Услышал Жак от Адора последние политические новости, сделал удачную покупку, вот он и спешит поделиться всем этим с другом. А о письмах из деревни и говорить нечего! Кто, как не Шарль, должен первый выслушать, что происходит у Жака дома!
Новости из деревни приходили невесёлые.
Выслушав Жака, Шарль говорил:
— Да и у меня, признаться, тоже ничего хорошего нет. Приезжал наш сосед из деревни, рассказывал, до лета хлеба нипочём не хватит. Мы вдобавок живём так далеко, что, когда везём на мельницу наше зерно и оливки, тратим полдня на поездку туда да столько же на обратный путь. Дорога лежит через реку, там водовороты, а мостов нет. И всё-таки приходится возить хлеб именно туда. Ведь не сами мы себе мельников выбираем. Как прикажет сеньор! Дома, что у тебя, что у меня, никуда от сеньора не уйдёшь. Пляши под его дудку, и всё! Словно цепью к нему прикованы. Не то в Париже. Возьми хоть господина Бажона. Видит, что я стараюсь, он и даёт мне работу получше, пусть и потруднее. О тебе уж и говорить нечего — ты ведь сам себе хозяин…
А Жак вспоминал первый день своего пребывания в доме тёти Пежо, и в ушах звенел скрипучий голос Франсуазы: «Не любить книги надо, надо уметь предложить их покупателю!» Вспоминались и насмешки сестёр, и косые взгляды тётушки! Хорошо, хоть теперь она поверила в честность и добросовестность Жака и перестала проверять каждое вырученное и истраченное им су… Но разве Жак не зависит целиком от неё? И Жак горячо говорил:
— Всякий хозяин плох, что в Париже, что в деревне — всё одно!
Сейчас роли Жака и Шарля переменились. Прежде Жак прислушивался к каждому слову «старого парижанина» Шарля и даже внимал его практическим советам.
Но мало-помалу Жак стал непререкаемым авторитетом для Шарля. Шарль восхищался начитанностью Жака, его знанием книг. Теперь не он Жаку, а Жак ему сообщал всё, что делается в городе. Шарль узнавал у своего ювелира главным образом столичные сплетни. Жак из кабинета и лавки приносил политические новости, которые сейчас все так жадно ловили.
Шарль очень ценил, что Жак никогда не показывает своего превосходства и охотно делится с ним своими знаниями. Он, как Жак в детстве, жадно смотрел на книжные шкафы в лавке. Но времени для чтения у бедняги почти не оставалось после утомительной для глаз работы ювелира. И он предпочитал, чтобы Жак пересказывал ему прочитанное.
Бессознательно Шарль стал даже подражать Жаку. Шарль присмотрелся к тому, как разговаривает Жак с тётей Франсуазой. Почтительно? Да, но без тени подобострастия или лести. Глядишь, Шарль тоже усвоил такой тон по отношению к господину Бажону. Может быть, хозяин даже не замечает этого, но Шарль полон достоинства, когда говорит с ним. А прежде этого не было.
Во время одной из бесед, когда она приняла особо доверительный характер, Жак рассказал другу историю Фирмена. Она поразила Шарля.
— Так вот какие люди томятся в Бастилии! А я-то, осёл, верил, что в Бастилию попадают только мошенники, фальшивомонетчики и злостные банкроты! — сказал он сокрушённо.
И когда Шарль со всем пылом, на который был только способен, потребовал, чтобы впредь все поиски Фирмена они вели вместе, Жак почувствовал, что Шарль потрясён до глубины души.
Жак теперь часто забегал в мастерскую господина Бажона. Сначала хозяин Шарля косился на стройного юношу, но мало-помалу переменил своё отношение к нему. Одно то, что Жак был в родстве с почтенной семьёй Пежо, хорошо его рекомендовало. К тому же юноша вёл себя так скромно и солидно, что господин Бажон стал встречать его приветливо. Теперь при появлении Жака он уже больше не принимался перевешивать на крошечных весах крупинки золота и осколки драгоценных камней, бросая на пришельца обидно-подозрительные взгляды. В них Жак читал опасение, как бы гость не соблазнился его сокровищами.
В этот раз Жак вбежал к Шарлю, запыхавшийся, взволнованный.
— Скорей кончай уборку, мне надо с тобой поговорить! У меня такие дела, такие дела!..
Шарль вытаращил глаза.
— Что ты говоришь! Неужто ты нашёл Фирмена?
— Экий ты скорый! — разочарованно сказал Жак. Он-то думал удивить друга, рассказав, какая ему выпала удача — он нашёл Эжени. А Шарль сразу решил, что найден Фирмен, будто это такое простое дело. — Отыскал я не Фирмена, а набрёл на след его невесты.
— Этой самой Эжени?