Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова)
Шрифт:
— Послушай, сын мой, я хочу доверить тебе одну тайну. Ты сейчас узнаешь правду о моём названом сыне Фирмене…
Сердце Жака ёкнуло. Неужели он сейчас узнает то, что мучило его так давно. Три года прошло с тех пор, как Леон назвал Фирмена каторжником, и Жак всё это время молчал. Теперь он боялся взглянуть на кюре, а тот продолжал после короткой паузы:
— Фирмен не уезжал в путешествие, он не исчез без вести… Он попал в лапы королевской полиции.
Опять наступила короткая пауза, показавшаяся Жаку вечностью.
— Дело это было очень давно, когда царствовал Людовик Пятнадцатый. Так вот, Фирмен то ли получил из Англии, то ли сам написал книжки о возлюбленной Людовика Пятнадцатого —
Тут отец Поль взглянул на Жака. Он хорошо знал своего ученика. Пылающие уши выдавали его волнение.
— Бедный, бедный Фирмен! — продолжал кюре. — Он хотел справедливости и верил, что её можно добиться. Всё в нём кипело при одной мысли, что налоги на простых смертных увеличиваются день ото дня, а король, выполняя прихоти госпожи Помпадур, тратит на неё народные денежки. Вот он и решил распространять эти книги во Франции. Был он не один, с ним вместе, не отступая ни на шаг, действовал его друг, по имени Робе?р, а вот фамилии его никто не упоминал. — Кюре сокрушённо покачал головой. — Да мы и не скоро узнали о существовании этого Робера, а когда узнали, стали там-сям справляться, но как в стенку упёрлись: никто не слыхал ни о судьбе Фирмена, ни о том Робере. Люди говорили, будто Робер, который помогал Фирмену перевозить и распространять книги и чуть ли не сам додумался до этого дела, был одним из королевских шпионов. А Фирмен был доверчив, как дитя, хотя бесстрашен и смел, как закалённый воин…
Отец Поль говорил, а Жак слушал затаив дыхание. В его голове теснились мысли. «Так вот кого Леон посмел назвать каторжником и убийцей!» Он, Жак, искал своих героев в древней истории, видел их непременно то ли в длинных тогах на площади Римского сената, то ли закованными в латы и в шлемах. А вот, оказывается, рядом тоже был герой, ходил в обычном платье и, может, даже не умер, живёт ещё и сегодня!
— Куда девался Робер после того, как увезли Фирмена, я не знаю, — продолжал отец Поль. — Говорили, что он сперва домогался невесты Фирмена. О ней же слыхал только, что она не соблазнилась ни богатством Робера, ни его знатностью, хоть и была простой белошвейкой. Не надеюсь я, что Фирмен жив, если он попал в Бастилию. Но хотя бы узнать о его судьбе. Бывали случаи, правда редко, когда из Бастилии узников переводили в другие тюрьмы. Их во Франции много. Не очень я верю, что тебе удастся что-нибудь разведать о моём дорогом Фирмене. Но как знать! Может, в лавке твоей тётушки бывают умные люди. Ты мальчик смышлёный, сообразишь сам, с кем можно посоветоваться, а при ком попридержать язык. Я не знаю парижских нравов и обычаев, но, думается мне, в Париже можно договориться с адвокатом или каким-нибудь судейским из тех, что помельче, чтобы он занялся этим делом. Денег, Жак, я не пожалею. Напишешь мне, и я тотчас тебе пришлю.
Отец Поль ласково смотрел на Жака. Вот теперь и с ним приходится расстаться!
А Жак, взволнованный, в смятении, вскочил со стула, на котором сидел, и подошёл вплотную к своему наставнику.
— Как только в Париж приеду, пущусь на поиски Фирмена. Может, вы помните, где он жил? На какой улице?.. И если Фирмена нет в живых, может, ещё жив этот Робер. Всё, что могу, сделаю, чтобы узнать, кто же на самом деле погубил Фирмена! — И Жак сжал кулаки.
— Где жил Фирмен, я хорошо знаю: улица Томб Иссуар, дом двенадцать. Только сомневаюсь, дружок, удастся ли тебе найти там его след. Когда дело касается Бастилии, все становятся глухи и немы…
Кюре мягко опустил ладонь на голову Жака.
— Отправляйся с богом! Учись у тёти книжному делу. Ты ведь такой книгочей, что оно тебе, наверное, придётся по душе. Но не забывай и Таверни. Шли вести бабушке и мне, докажи, что недаром научился выводить буквы так красиво, словно заправский писарь. Об одном тревожусь я, Жак, — тут лицо священника стало очень серьёзным, — боюсь я твоего горячего нрава. Иной раз оно и неплохо, но только… иной раз. В деревне тебя прозвали Задирой… Прозвище-то ведь не очень лестное! — Кюре вопросительно посмотрел на Жака. Тот ничего не ответил, только опустил голову, а уши зарделись ещё пуще. — Помни, Жак, — продолжал отец Поль, — отвага и задор — две разные вещи. Отважным будь всегда, а задирой… Не делай ничего сгоряча. Решать надо, когда кровь утихла, а сердце пусть остаётся горячим и никогда — равнодушным…
Видя, какое впечатление произвели его слова на Жака, кюре ласково улыбнулся и добавил:
— А уж если очень круто тебе придётся и станет невтерпёж, прежде чем на что-нибудь решиться, начни считать. Сочтёшь до десяти, за это время голова-то и остынет.
Отец Поль осенил Жака крестом и сказал:
— Иди. Благословляю тебя!
Уходя, Жак бросил украдкой взгляд на портрет Фирмена и мысленно повторил своё обещание.
Глава четвёртая
Мы жжём земельные записи
До Труа? — главного города Шампани — Жак должен был добираться пешком. Только в Труа он мог при удаче получить место в дилижансе, едущем в Париж.
Отец Жака никуда дальше Таверни не выезжал. И у него Жак не мог получить совета, который помог бы ему в предстоящем путешествии. Перед тем как отправиться в путь, он разузнал у старейших обитателей деревни, какого направления ему следует держаться.
Жак не прошёл и половины пути, когда начало смеркаться, и решил остановиться на ночлег в ближайшей деревушке.
Он, не переставая, думал о том, что услышал на прощанье от отца Поля. Вот, значит, как всё было на самом деле! Значит, Бастилия?.. Грозная Бастилия!.. Так много о ней говорили, да и сам Жак повторял не раз связанные с ней страшные рассказы, но никогда и не помышлял, что среди её узников может быть и Фирмен Одри, племянник отца Поля и тем самым близкий Жаку человек…
Занятый своими мыслями, Жак свернул в лес с большой дороги, окаймлённой с двух сторон зелёными виноградниками, и вскоре оказался на тенистой просеке. Пройдя ещё немного и направляясь к деревне Муаньо?, Жак вышел на прогалину. Тут ему открылось небо, всё задёрнутое красной пеленой, сквозь которую тучи казались налитыми кровью. Жак не сразу понял, что это отсвет зарева сильного пожара. «Не в добрый час, видно, попаду я в эту деревню! — с беспокойством подумал юноша. — Не до меня будет, коли там пожар!» Но оставаться ночевать в лесу не хотелось. Ведь ему предстояло пройти ещё много миль. И, не убавляя шага, он направился в Муаньо.
В деревне происходило нечто необычное: несмотря на поздний час, все были на ногах; кричали взрослые, плакали дети, мычали коровы.
В общем переполохе трудно было разобраться, что происходит. Спросить некого: все взбудоражены, взволнованы, все куда-то бегут.
Взгляд Жака остановился на пожилой крестьянке. Она стояла несколько поодаль и держала в руках ведро. Очевидно, она шла доить корову, и то, что произошло, застигло её врасплох. О корове она позабыла, хотя из хлева раздавалось её жалобное мычание.