Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
Если бы гром грянул среди ясного неба, он не застал бы всех так врасплох, как эти слова.
Мари вскочила со скамьи, угрожающе сжав кулаки:
— Так вам мало того, что вы из-за своей куропатки отправили на тот свет мою мать!.. Вы…
От неожиданности Бари попятился назад, но ничего не успел ответить, потому что с места встал кюре и, выпрямившись во весь рост, словно проповедь читал, заявил:
— Господин Бари, вы, видно, совсем потеряли совесть и забыли о боге. А он с вас спросит — и не в ином, лучшем мире, а здесь, на земле… Как ваш духовный пастырь, говорю вам: лучше для вас будет, если вы выбросите эти бумаги! — Тут кюре ткнул пальцем в квитанцию, которую, очевидно, чтобы припугнуть семью Пежо, выписал Бари. Уже давно в деревне Таверни, как и во многих других, для упрощения дела не прибегали к таким формальностям. — И не забывайте, что не только божий суд грозит тем, для кого цена куропатки выше цены человеческой жизни!.. — Голос отца Поля был уверенный, строгий, неумолимый.
Все молчали, глядя на отца Поля, а господин Бари от неожиданности застыл на месте.
Глаза Мишеля сверкали. Он выхватил из рук Бари злосчастную квитанцию и разорвал её.
Бари был хорошо осведомлён о том, что кругом в деревнях неспокойно, но такого дружного отпора в семье Пежо он не ожидал встретить. Да, видно, в самом деле, сейчас было не время теснить крестьян из-за такой малости.
Ничего не ответив священнику и даже не пригрозив «дерзкому» мальчишке, Бари поспешил покинуть сад Пежо..
А потрясённая Мари упала перед кюре на колени. Ей хотелось поблагодарить его, высказать все те чувства, какие теснили её грудь, но она не знала, как это сделать, слов у неё не находилось. И вместо этого она пролепетала привычные с детства слова:
— Благословите нас, святой отец!..
Глава двадцать пятая
Жаркие июльские дни
Нестерпимо, беспощадно жжёт июльский зной. Но сильнее зноя жжёт сердца парижан гнев против короля, желание положить предел самовластию ненавистной королевы.
Никогда, кажется, политические события не чередовались с такой быстротой, как в июле 1789 года.
По королевскому распоряжению со всех сторон к Парижу и Версалю стягивались в эти дни войска. Поговаривали, что число вызванных солдат достигает двадцати тысяч. Военные части, уже стоявшие в столице, как недостаточно надёжные, были заменены швейцарскими, немецкими и фламандскими. Ими командовали также иноземцы. И офицеры и солдаты этих частей не знают чувства любви к Франции. Они будут стрелять, в кого им прикажут. А содержание наёмных войск обходится дорого, и ложится оно новым бременем на плечи народа.
Обеспокоено и Национальное собрание. 8 июля при участии Мирабо оно составляет петицию, в которой просит короля отозвать из столицы войска, в первую очередь иноземные.
«Мы платим солдатам за то, чтобы они нас защищали, а не за то, чтобы они разрушали наши очаги».
Ознакомившись с петицией, король отвечает, что просьбу депутатов выполнить не может. Войска-де созваны для того, чтобы поддерживать порядок на улицах, охраняя честных граждан от грабителей.
Национальное собрание не удовлетворено ответом короля. 9 июля оно объявляет себя Учредительным собранием. Отныне оно станет высшим представительным и законодательным органом Франции. Оно выработает Конституцию. Это ознаменует начало новой эпохи французской истории: власть короля будет ограничена.
В столице, в провинции, в деревнях население страдает от голода. Недород прошлого года, плохие виды на новый урожай сказываются сейчас с особой силой. Хлеба мало, он непрерывно дорожает, в нём всё больше примесей. С ночи выстраиваются у булочных длинные очереди. Министр финансов Неккер прибегает к крайней мере — договаривается закупить хлеб за границей. Но пока хлеба нет, хлебные лавки пусты…
А тут, как гром среди ясного неба, 12 июля парижане узнают, что король уволил Неккера, того самого Неккера, на которого как на спасителя направлены сейчас все взгляды.
Неккер был крупным банкиром. Зная его финансовые способности, король дважды прибегал к его помощи в минуты тяжёлого экономического положения страны и приглашал банкира на пост министра финансов. Неккер считал необходимым сократить расходы двора и этим снискал популярность в народе. Третье сословие было ему благодарно и за то, что, вернувшись на место министра финансов в 1788 году, Неккер приложил немало усилий, чтобы король согласился наконец созвать Генеральные штаты.
Отставка Неккера вносит смятение во все круги парижского общества: финансисты и дельцы решают закрыть биржу, и это вызывает ещё большую панику. Патриоты понимают, что король ищет предлога распустить Национальное собрание.
Весть об отставке Неккера быстро распространяется по Парижу. А между тем Неккер по приказу короля уже покинул Париж и катит по дороге в Бельгию. Вместо него назначен де Брейтель. Тот самый барон де Брейтель, который ещё недавно похвалялся перед Марией-Антуанеттой, что сожжёт Париж, если это понадобится.
Все эти новости ещё больше разжигают справедливый народный гнев. Он обрушивается на ненавистные таможенные заставы. Уничтожить их! Поджечь! Стереть с лица земли!
И две или три заставы тут же сожжены дотла.
Если сегодня на площадях и улицах Парижа многолюдно как никогда, то в Пале-Рояле и вовсе невозможно протиснуться.
Здесь раздаются тревожные голоса:
— Король хочет сорвать гнев на Неккере… Но скоро не от желания короля, не от произвола придворных будут зависеть судьбы французского народа…
— А кто, как не Неккер может сейчас спасти Францию, когда она увязла в долгах? Ни для кого не секрет, куда уходят народные денежки. Стоит только подсчитать, во что обходится содержание любимиц и любимчиков королевы, её горничных, парикмахеров, поваров… Недаром её прозвали «госпожа Дефицит»! Дорого стоят народу её прихоти!
— Куда уходят народные деньги, говорите вы? А знаете ли, что на одни свечи Мария-Антуанетта тратит сто пятьдесят семь тысяч франков в год. И огарки тоже не пропадают! Они идут в пользу её любимой камеристки, и той это приносит чистого дохода пятьдесят тысяч франков в год!
— А вы слышали, «она» распорядилась укрепить гарнизон Бастилии. В погреба подвезены запасы пороха и оружия.
— Говорят, что из бойниц Бастилии торчат дула пушек. И направлены они на Сент-Антуанское предместье.