Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
Между тем де Лоне отдал приказание не убрать пушки, а лишь отодвинуть их в глубь амбразур, чтобы успокоить осаждающих. Это давало ему возможность в любую минуту снова навести их на Сент-Антуанское предместье.
Пока велись переговоры, народ внизу роптал:
— Сдавай Бастилию! Этого хочет народ!
— Солдаты, спускайтесь вниз! Идите к нам!
— Тьфу ты, какое пекло! Наверное, в самой преисподней не так жарко, как в преддверии Бастилии! — сказал молодой подмастерье. Он пришёл сюда прямёхонько из сапожной мастерской в том виде, в каком сидел за своими колодками: в кожаном
— А что там? — поинтересовался Леблан.
— Да там какая-то красотка притащила на улицу большущий кувшин и кружку и всем, кто бежал сюда, предлагала: «Хотите свеженькой?» Вода и впрямь у неё такая свежая, что хоть мёртвых ею оживляй, холодная, как из ключа! А сама-то как хороша! Глазищи у неё огромные, синие…
— Это Бабетта! — убеждённо сказал Жак.
— Что ещё за Бабетта? — удивился сапожник.
А Жак только переглянулся с Шарлем и ничего не ответил.
— Какой толк от всех этих переговоров! Нам бы только справиться с подъёмным мостом, и никакая сила нас тогда не остановит, — задумчиво сказал человек с топором в руках.
— Но за первым мостом есть ещё и второй, — сказал сапожник.
— Ты думаешь, достаточно первого? — обратился Жак к человеку с топором, не спуская глаз с его инструмента. А у самого уже зрел в голове план. — Дай мне топор! — вдруг повелительно сказал он.
Владелец топора, бывший солдат Боннемер недоверчиво скосил на него глаза.
— Тебе зачем?
— Увидишь! — И такая уверенность зазвучала в голосе Жака, что Боннемер протянул ему топор.
— За мной! — бросил Жак Шарлю.
Шарля не надо было просить дважды — он так верил в своего друга, что повиновался беспрекословно.
Жак, а за ним Шарль быстро взобрались на крышу дома, принадлежавшего парикмахеру Жерому. Жаку хорошо был знаком этот домик. Он примыкал к крепостной стене. И друзья без труда перебрались с крыши на стену, по которой пролегала так называемая дорога ночного дозора. Со стены они перелезли на крышу гауптвахты, а оттуда спрыгнули вниз.
Гарнизон Бастилии, состоявший главным образом из инвалидов, и караульные привыкли сторожить безоружных заключённых. И сейчас неожиданное для них вторжение народа, пусть плохо вооружённого, привело их в полное смятение. Даже караульный бросил свой пост. Всё внимание гарнизона было сейчас устремлено на ворота крепости, и это дало возможность юношам беспрепятственно пройти прямо в караульню. Они надеялись найти там ключи от подъёмного моста, но надежды их не оправдались — ключей не было.
Тогда Жак с помощью топора стал выворачивать петли я задвижки с моста. Шарль не отставал от него.
— Не попробовать ли ещё это? — крикнул вдруг Жак и, к большому удовольствию Шарля, вытащил из кармана кинжал и пустил его в ход, чтобы отвернуть петли. Не только ножны, но и рукоять кинжала были украшены драгоценными камнями; к такой грубой работе он был не приспособлен, и поэтому из оправы выпало несколько камней. На мгновение
В общей суматохе многие из осаждавших не поняли, что происходит, и решили, что это комендант, одумавшись, велел опустить мост.
— Что это за молодец? — спросил Леблан Боннемера, указывая на Жака.
— А кто его знает! Мне известно только, что он привёл в негодность не только мост, но и мой топор, — ответил, смеясь, Боннемер.
Леблан опустил тяжёлую руку на плечо Жака.
— Кто ты такой? Как тебя звать?
— Разрушитель Бастилии! — с гордостью ответил Жак.
— Это я вижу. А имя? Должно же у тебя быть имя?
— Зовите Жаком, если вы не против.
— Жаков много. Ты вполне заслужил, чтобы тебя отличали от других Жаков и звали Жаком Отважным.
На этот раз не только уши, но и щёки Жака залила густая краска. Пот и без того градом катился с его лица, а сейчас он впервые за день почувствовал, как нестерпим июльский зной.
— Видишь, слава идёт за тобой по пятам! — восторженно прошептал Шарль. И на добром его лице не отразилось ни тени зависти. Жак успел это заметить, хотя думал лишь об одном — как пробиться вперёд.
Глава двадцать восьмая
Бастилии больше нет!
А толпы всё прибывали. И тот людской поток, в котором оказалась Эжени, вплотную подошёл к Бастилии.
Эжени очутилась в одном ряду со стариком рабочим и молодым человеком; оба подбодряли её шутками и острыми словцами, столь свойственными парижанам. Да Эжени и не думала унывать. Время от времени она обращалась с какими-то восклицаниями к своей Габи. Та, видимо, её понимала, так как отвечала такими же короткими звуками, понятными только её хозяйке.
— Как тебя зовут? — обратился юноша к своей соседке.
— Эжени. А тебя?
— Меня зовут Фелисьен, я бондарь, — словоохотливо ответил юноша.
Эжени только собралась ответить, что она белошвейка и большая мастерица, но тут загремело орудие.
Де Лоне, решив, что пора кончать с мятежниками, дал команду:
— Залп!
Залп вызвал смятение. Ряды сразу поредели. Упали первые раненые.
В общем шуме Фелисьену показалось, что он расслышал слабый стон где-то совсем рядом. Он тревожно оглянулся. Эжени рухнула наземь.
— Она ранена! — крикнул Фелисьен старику.
Взвалив на плечи обессиленное, сразу ставшее тяжёлым тело Эжени, Фелисьен, пробиваясь сквозь поредевшую толпу, с помощью старика отнёс её и опустил у крыльца какого-то дома. Она была мертва. Убитую тем же выстрелом сороку не заметили, и она осталась лежать на мостовой.
— Ну что же, — сказал старик, — мы ведь даже не знаем, ни кто эта женщина, ни как её звали. И как она жила, тоже неизвестно, но умерла она хорошо, достойно. Вечная ей память! А нам надо вперёд!