Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
Так закончился в Париже день 14 июля 1789 года, вошедший в историю.
В Версале узнали о взятии Бастилии только в полночь.
Король имел все основания быть недовольным днём 14 июля. Его охота в этот день была столь неудачна, что в сердцах он записал в своём охотничьем журнале против этой даты: «Ничего!»
Когда же новость: «Бастилия взята!» — дошла до его слуха, он воскликнул:
— Да это бунт!
— Нет, государь, — ответил докладывавший ему герцог де Лианкур, — это не бунт, а революция!
Глава
Что сказала Бабетта?
Нога у Жака распухла, и опухоль на месте ушиба росла с каждым часом. Вызванный Франсуазой врач сделал ему перевязку, положил какую-то мазь, и Жаку стало легче.
Когда Жак вернулся домой после взятия Бастилии, сёстры встретили его как героя. И даже тётя Франсуаза смекнула, что в наступившие непонятные времена иметь дома «своего» покорителя Бастилии не так уж плохо. Положа руку на сердце, она не могла бы сказать, на чьей она стороне и согласна ли с тем, что убили де Лоне — коменданта, которого на эту должность поставил сам король. В то же время, как и почти все жители их квартала, она была рада, что перед её глазами не будет больше стоять грозным призраком крепость.
Сёстры почти не оставляли Жака, которому доктор рекомендовал посидеть дня два-три дома с вытянутой ногой. Девушки были полны сочувствия к пострадавшему и наперебой засыпали его расспросами. Как всё произошло, как убили де Лоне, как Жак получил ранение, неужели он и в самом деле вместе с Шарлем участвовал в разрушении крепости? Всё хотелось им узнать. И Жак, который был скуп на слова, когда дело касалось его собственного поведения во время штурма, не жалел красок, когда описывал мужество Шарля и его стойкость.
Несмотря на неожиданно ласковую встречу дома и заботы о нём всех трёх сестёр, Жаку было не по себе. Прошло уже несколько дней, а ему всё не удавалось остаться наедине с Бабеттой и поговорить с ней по душам, а ему так этого хотелось! К тому же после всего, что он видел там, на площади Бастилии, уютная квартирка тёти Франсуазы, где всё блестело чистотой, озабоченные домашними делами девушки, горка книг, которую он оставил неразобранной в столовой и которая словно ждала его возвращения, — всё говорило о ничем не нарушаемой мирной жизни. Неужели всё осталось так, как было? И буря, пронёсшаяся над Бастилией, не коснулась этого дома и других? Ведь сегодня всё должно не походить на то, что было вчера, а завтра — на то, что было сегодня. И эта улица, и дом, и квартира, и люди, живущие в ней…
Как-то вечером, когда Жак сидел у окна в столовой, ему удалось наконец остаться с Бабеттой наедине. Виолетта почему-то решила, что Жака следует напоить липовым чаем, и исчезла в кухню. Но разговор, которого так жаждал Жак, как-то не клеился.
Ему больше всего хотелось в эту минуту узнать, кто была та девушка с кувшином холодной воды. Если б это и в самом деле была Бабетта! И, словно угадав его мысли, Бабетта робко сказала:
— Матушка не выпускала нас из дома все эти дни. Они тянулись без тебя так долго. Но всё-таки
— Это была ты, Бабетта, с кувшином? — перебил её Жак.
Девушка заулыбалась, счастливая, что он угадал. Она полуоткрыла рот, желая что-то сказать, но не успела: Виолетта внесла чашку липового чая, от которой поднимался душистый пар.
«Милая! Милая!» — подумал Жак, но не о той, кто так заботливо поила его сейчас чаем, а о той, которая на улице поила водой разрушителей Бастилии.
Бабетта наклонилась к нему и ласково спросила:
— Братец, что бы тебе ещё сделать приятное?
— Дай мне светильник со свечой, я буду ночью писать бабушке.
И, не зная, что бабушки уже нет в живых, Жак написал ей длинное письмо. Он сообщал ей, что теперь уже, наверное, Генеральные штаты, которые превратились сначала в Национальное, а затем и в Учредительное собрание, примут во внимание не только наказ Маргариты Пежо, но и все другие наказы из городов и деревень. Он сообщал ей и о том, что разрушена ненавистная крепость Бастилия, умолчав при этом о своём участии в этом деле. Жак не сомневался, что нашёл такие слова, которые вдохнут надежду в старое сердце бабушки.
Ну, а вот отцу Полю он ничего радостного рассказать не мог. Жак старался как умел смягчить рассказ о страшном виде, в каком предстал перед ним замученный тюрьмой Фирмен. Но скрыть от отца Поля правду Жак не хотел и не имел права. Он не знал, послужит ли его наставнику утешением весть о смерти Робера. Сам Жак теперь больше чем когда-либо был убеждён, что свой бесславный конец Пуайе заслужил.
С 14 июля прошло немного времени, и Постоянный комитет вынес постановление: срыть до основания то, что было крепостью, и превратить место, которое Бастилия занимала, в городскую площадь.
Жак дёшево отделался. После того как его ушибло камнем, он только слегка прихрамывал, что не мешало ему свободно передвигаться. Узнав о постановлении, он вместе с Шарлем и десятками других парижан отправился на площадь. Вооружённые ломами и лопатами, они с песнями и шутками крушили развалины крепости.
Жак был немало удивлён, увидев среди зевак знакомую фигуру господина Горана. Ну уж он-то совсем не был похож на ротозея. Как же он здесь очутился? Увидев Жака, господин Горан с ним предупредительно раскланялся: ведь теперь в Сент-Антуанском квартале стало известно, что Жак был в числе тех, кто брал Бастилию.
— Каким ветром вас сюда занесло, господин Горан? — с любопытством спросил Жак.
Он опёрся о лопату, на лбу и щеках блестели капли пота, ворот синей рабочей блузы был широко распахнут. Ветерок играл его длинными волосами. Утомительная работа не казалась трудной в этот радостный для парижан день.
— А я, мой юный друг, высматриваю, какие из камешков или железных украшений смогут пригодиться впоследствии. Пройдёт немного времени, от Бастилии не останется и следа, и каждому будет приятно получить на память вот, например, такую вещицу.