Жангада
Шрифт:
— Еще что! — вскричал Бенито.
— Браво, браво! Мы все незнакомы между собой! — подхватила Лина, хлопая в ладоши.
— Мы все чужие и встречаемся в первый раз, — продолжала Минья, — мы здороваемся, знакомимся…
— Сударыня, — проговорил Маноэль, низко кланяясь девушке.
— С кем я имею честь говорить, сударь? — спросила Минья с полной серьезностью.
— С Маноэлем Вальдесом, который будет счастлив, если ваш брат соизволит представить его…
— Ох, к черту все эти проклятые церемонии! — закричал Бенито. — Бросьте эту дурацкую затею! Будьте уж лучше помолвлены, друзья мои. Будьте помолвлены сколько угодно! Хоть навсегда!
— Да, навсегда! — отозвалась Минья.
Ответ ее прозвучал так непосредственно, что Лина рассмеялась еще громче.
Маноэль поблагодарил девушку нежным взглядом за это невольно вырвавшееся слово.
— Если мы наконец пойдем, мы будем меньше болтать! Ну, в путь! — крикнул Бенито, чтобы выручить смущенную сестру.
Но Минья не спешила.
— Погоди, Бенито, — сказала она. — Ты видел, я готова была послушаться тебя. Ты хотел заставить нас с Маноэлем забыть, кто мы, чтобы мы не портили тебе прогулку. А теперь ты тоже исполни мою просьбу, чтобы не портить прогулки и мне. Хочешь или не хочешь, но обещай мне забыть…
— Забыть?
— Да, забыть, что ты охотник, дорогой мой братец!
— Как! Ты мне запрещаешь?..
— Я запрещаю тебе стрелять во всех этих прелестных птичек — попугаев, кассиков, куруку, — которые так весело порхают по лесу. Запрещаю убивать всякую мелкую дичь, которая нам сегодня совсем не нужна. Вот если какой-нибудь ягуар или другой хищник подойдет слишком близко — тогда стреляй!
— Но… — начал Бенито.
— А то я возьму под руку Маноэля, и мы убежим, заблудимся в лесу, и тебе придется нас разыскивать.
— Ну как, тебе очень хочется, чтоб я отказался? — спросил Бенито, взглянув на Маноэля.
— Еще бы! — ответил тот.
— Так нет же! Я не откажусь! Я подчинюсь, тебе назло. Идем!
И все четверо, а за ними и негр-слуга, вошли под своды высоких деревьев, густая листва которых не позволяла солнечным лучам проникнуть до земли.
Нет места великолепней, чем эта часть правого берега Амазонки! Здесь в живописном беспорядке растет столько разнообразных деревьев, что на пространстве в четверть квадратной мили можно насчитать до ста различных пород, и каждое из них — чудо растительного царства. К тому же всякий лесник сразу заметил бы, что здесь никогда не работал топор дровосека. Если даже пройдут века после вырубки, легко обнаружить нанесенные лесу раны. Будь заново выросшим деревьям хоть сто лет, лес все равно утратил бы свой первоначальный вид, главным образом потому, что изменились бы породы лиан и других паразитических растений. Это своеобразный признак, и местный житель тут не ошибется.
Веселая компания, болтая и смеясь, пробиралась в высокой траве, сквозь кустарники, под ветвями подлеска. Впереди шел негр, и когда заросли становились особенно густыми, расчищал путь своим резаком, разгоняя мириады пташек.
Минья недаром выступила в защиту крылатого народца, порхающего среди листвы высоких деревьев. Тут встречались самые красивые представители тропического царства пернатых. Зеленые попугаи, крикливые ары казались плодами на ветвях лесных исполинов. Многочисленные виды колибри: синегорлые, топазовые, эльфы, с длинными, раздвоенными хвостами — пестрели вокруг словно цветы, и казалось, что ветер перебрасывает их с ветки на ветку. Крапивники, с коричневой каемкой на оранжевых перьях, снежно-белые птицы-колокольчики, черные, как ворон, хохлатые кассики свистели и щелкали не умолкая, и голоса их сливались в оглушительный хор. Тукан длинным клювом долбил золотые грозди гуири. Зеленый бразильский дятел кивал узкой головкой в пурпурных крапинках. Все они пленяли глаз.
Но это крикливое племя умолкало, замирало, как только над вершинами деревьев слышался скрипучий, словно ржавый флюгер, голос светло-рыжего коршуна, прозванного «кошачья душа». Он гордо парил, распустив длинные белые перья на хвосте, но тотчас трусливо прятался, едва в небе появлялась «гарпия» — большой орел с белоснежной головой, пугало всего пернатого народца.
Минья уговаривала Маноэля любоваться чудесами природы, которых он не мог увидеть в их первозданной красоте у себя, в более цивилизованных восточных провинциях. Но Маноэль больше глядел на девушку, чем слушал ее. К тому же пение и крики тысяч птиц были порой так пронзительны, что заглушали ее голос. Только звонкий, как колокольчик, смех Лины мог поспорить со всем этим пением, щебетом, свистом, воркованьем, щелканьем, чириканьем, звучавшим со всех сторон.
За целый час молодежь прошла не больше мили. Отступая от берега, деревья меняли свой облик. Теперь жизнь животных приходилось наблюдать не на земле, а в шестидесяти или восьмидесяти футах над землей, где стайки обезьян гонялись друг за другом между ветвями. То тут, то там солнечный луч, пробившись сквозь листву, освещал подлесок. Как видно, в этих тропических лесах солнечный свет не так уж необходим для роста растений. Как будто и для деревьев и для кустарников достаточно одного воздуха, а все необходимое им тепло они получают не из окружающей их атмосферы, а черпают прямо из почвы, где оно накапливается как в громадном калорифере.
А внизу, в зарослях бромелий, серпантинов, орхидей, кактусов, образующих миниатюрный лес у подножия большого, сколько невиданных насекомых, которые хочется сорвать, так похожи они на живые цветы! Тут и несторы с синими крыльями из переливчатого муара; и бабочки «лейлюс» с золотым отливом и зелеными полосками; и пяденицы длиной в десять дюймов, у них как будто вместо крыльев листочки; и пчелы «марибунда» — точь-в-точь живые изумруды в золотой оправе; целые легионы жуков и светляков с бронзовым щитком и зелеными надкрыльями — глаза их светятся желтоватым светом, и с наступлением ночи они мерцают в лесу разноцветными огоньками.
— Вот сколько у нас чудес! — то и дело восклицала восторженная девушка.
— Ты у себя дома, Минья, ведь ты сама это сказала, — заметил Бенито, — зачем же ты хвалишься своими богатствами?
— Смейся, смейся, — возразила Минья. — Я вправе хвалить эти прекрасные творения. Верно, Маноэль? Ведь они созданы рукой божьей и принадлежат всем.
— Пусть Бенито смеется, — сказал Маноэль. — Он не хочет признаться, что в душе он и сам поэт и не меньше нас любуется их красотой. Но когда у него в руках ружье — прощай поэзия!
— Будь же сейчас поэтом, брат! — попросила девушка.
— Ладно, буду поэтом! — проговорил Бенито. — О, волшебная природа!.. И так далее и тому подобное…
Однако надо сознаться, что, запретив брату стрелять, Минья потребовала от него большой жертвы. В лесу было полно дичи, и Бенито не раз пожалел, что не может воспользоваться ружьем для меткого выстрела.
И правда, в менее густых зарослях, на открывавшихся кое-где прогалинах нередко появлялись крупные страусы-нанду, ростом в четыре-пять футов. Их сопровождали сериемы — лесные индюки, мясо которых еще вкуснее мяса крупных страусов, за которыми они следуют.