Жанна д"Арк из рода Валуа книга третья
Шрифт:
Как ни старался дофин тянуть время, в конце мая в окрестностях Раморантена начался стремительный сбор войск.
Мало кто помнил, чтобы к предстоящему походу готовились так весело. По обширному полю, где сосредоточились основные силы, были расставлены пёстрые палатки командиров, украшенные по-всякому, в соответствии с доходами владельца, но с неизменным гербом над входом. И на то, чтобы его герб выделялся яркостью и блеском не скупился никто, хотя, говоря по совести, дворяне, имевшие сомнительную пока привилегию служить при дворе, денежных средств почти не имели. Однако новой экипировкой блистали все без исключения, поскольку оснащением похода занялись не только мастеровые окрестных поселений, но и крайне благодарные
Артиллерию тоже давал Орлеан. Из тяжёлых бомбард горожане оставили себе только знаменитую «Пастушку», которую теперь называли своей «Орлеанской Девой». И чуть не передрались за право вступить в ополчение, которое должно было примкнуть к боевому отряду под командованием де Гокура.
Все высшие командиры квартировали в Сель-ен-Берри, где остановилась Жанна.
Теперь уже никому не приходило в голову устраивать военные советы без её присутствия. Многое из того, что говорила девушка, разрабатывая план предстоящей кампании, казалось всем настолько разумным, что кое-кто из военачальников, осеняя себя крестным знамением, объясняли это себе и другим прямым Божьим вмешательством. «Не может деревенская девица так говорить и так мыслить сама по себе!». И текли по войску многочисленные легенды и домыслы, водоворотом окружающие любое даже самое незначительное происшествие.
Заартачился конь Жанны, встал на дыбы при её приближении – и вот уже готово предание! Никому не интересно, что конюх слишком натянул поводья, что девушка лаской и угощением успокоила коня. Нет! «Она велела подвести жеребца к кресту, и тот мгновенно успокоился! Стоял, как привязанный, пока она садилась! А сама Дева говорит: я, дескать, ещё не исповедовалась сегодня, ведите меня немедля к духовнику. И всем велела не забывать об исповеди, потому как смерть так и кружит вокруг, выискивая грешные души. Исповедуйтесь, говорит, и Господь защитит вас…».
Клод тоже находилась в Селе и слушала подобные разговоры с непонятным ей самой смущением. Прекрасно понимая, что никакого обмана со стороны Жанны во всём этом нет, и те, кто сочиняет легенды, делают это из самых лучших побуждений, а люди, несущие в душе веру всегда чище и лучше тех, кто живёт, глядя только себе под ноги, она всё же считала, что образ без конца молящейся Девы уводит далеко от Жанны подлинной – той, которая, как и воображаемый Клод Иисус, смогла подняться над обыденностью, чтобы раз и навсегда понять: если не она, то кто? Не в исповедях и молитвах была её сила, а в той единственной, истинной вере, которая даёт право понимать: созданный «по образу и подобию» Человек не просит помощи у Бога, но сам помогает Богу в его замыслах. Надо только суметь услышать, понять этот замысел. И если когда-то кому-то было открыто, что должна явиться Дева-спасительница, если несколько поколений ждали её и верили, что придёт, то нужно было найти силы, чтобы осознать эту Деву в себе как раз тогда, когда это было особенно необходимо, и пойти в самое пекло, не обращая внимания на насмешки и неверие, и совершить предначертанное Чудо!
Да, конечно, дисциплина в войсках теперь такая, что даже наёмники не смеют вести себя с обычной разнузданностью. Но Клод казалось, что всё это могло получиться и само собой, без того, чтобы окружающие Жанну священники укутывали её понятными всем, но очень заземляющими её образ ритуалами. Если бы всё шло от другого понимания, по велению собственных сердец, по возникшей душевной потребности… И пускай было бы не так пышно, не так заметно и организованно, зато более искренно и надёжно.
Сопровождая Жанну в её поездках по Раморантену и наблюдая за тем, как невысокая фигурка в белых латах словно светится среди мощных фигур, повсюду следующих за ней – маршала де Буссака, Ла Ира, Гокура и Бастарда Орлеанского – Клод невольно озиралась по сторонам, ища кого-нибудь,
Ведь подлинное чудо было именно здесь, в том неподдельном почтении и внимании, с которым эти высокородные воины теперь ходили за её подругой, слушали её… и не только слушали, но ещё и слушались! Ведь даже сквернослов Ла Ир не срывался больше на привычные ругательства.
И разве не чудом становилось выражение лица герцога Алансонского, когда он оборачивался и видел Жанну?..
В такие минуты Клод всегда стыдливо опускала глаза, потому что это чудо предназначалось только тем двоим. Но, даже не глядя, она знала, что радость на лице герцога освещает и лицо Жанны, как отражение в чистой реке.
Каким молебном или шествием можно призвать или объяснить величайшую благую весть? Весть о возникающей любви! Клод видела её повсюду, лёгким шлейфом тянущуюся за Жанной, которая, кажется, сама ещё до конца её не осознала. И, понимая всю несвоевременность произошедшего, ничего не могла с собой поделать и в душе тихо радовалась за подругу.
Ещё в Лоше, при оглашении начала новой военной кампании, где Клод присутствовала держала возле Девы её знамя, смутная догадка о чувстве, настигшем Жанну, вспыхнула полным пониманием, стоило только дофину заявить, что командующим он назначает герцога Алансонского, поскольку тот свой выкуп уплатил, наконец, сполна.
Нужно было видеть, каким счастьем озарилось лицо Жанны, и как радостно она воскликнула, никого не стесняясь: «С моим прекрасным герцогом мы обязательно победим, дорогой дофин!». А потом посмотрела на Клод сияющими глазами и сжала её ладонь своей. «Хорошо, правда?!».
Клод тогда тоже улыбнулась и кивнула. Конечно, хорошо! Всё хорошо, что идёт от сердца. От него любят, сострадают, им клянутся, от его имени желают добра. И только трезвый расчёт ума дает право ненавидеть, бояться, проклинать…
И лживо верить.
Наблюдая за всем, что происходит вокруг Жанны, Клод уже не раз убеждалась в том, что далеко не все так искренне приняли Деву-Спасительницу, как говорят. Но любовь – это искреннее. И если командующий, назначенный дофином, Жанну полюбит так же, как она готова полюбить его, значит – верит ей, и вместе они обязательно победят!
* * *
За неделю до начала похода в Раморантен с отрядом Андре и Ги де Монфор-Лавалей прибыл Пьер Арк, которого ныне именовали «братом Девы», что звучало не менее славно, чем любой дворянский титул.
Видимо, получив от кого-то жесткие инструкции, с Клод он раскланялся как с обычным приятелем, а Жанну обнял хоть и скованно, но достаточно сердечно. Зато потом, когда никто не мог их увидеть, подошёл и неловко поцеловал Клод в щёку.
– Матушка просила это сделать…
– А где Жан? – спросила девушка.
– Поранился. Поехал обкатывать новые доспехи и упал с коня. Страшного ничего, скоро прибудет. Но посмотри! Видишь, у меня тоже всё новое! И латы белые, как у Девы, и с мечом мы теперь управляемся куда лучше, чем в Домреми. Помнишь, отец нас учил? Теперь не так. Теперь я могу сражаться! Мы с Жаном словно в балладу какую-то попали! Эх, видели бы дома… Хотя у нас там все уверены, что это ты – Дева-Спасительница. Чуть с ума не сошли от радости, когда прибыли люди от двора и рассказали, что король тебя принял. А потом и нам с Жаном велели собираться… Мы ужасно боялись. Матушка плакала каждую ночь… Знаешь, мне кажется, она о чём-то таком догадывалась. Ну, в смысле, что Дева – это не ты, а Луи… тьфу ты, чёрт! Теперь запутаешься! Ты – Жанна, она – Жанна… то она Луи, то ты… Ей Богу, Жанна, лучше нам с тобой и вовсе не общаться! Человек, который вёз нас сюда, предупредил, мол, ошибётесь, выдадите сестру – и всё: вам не жить, нам не жить… Короче, плохо будет! Но я, хоть убей, до сих пор не могу понять – почему вы поменялись?! И зачем она мальчишкой всё время прикидывалась? Тут, наверное, политика, да? Ты-то, Жанна, хоть не сильно расстроилась, что она стала вместо тебя? Ведь по всему выходило – ты у нас была самая странная, так ведь?