Жанна д'Арк из рода Валуа
Шрифт:
Но этого так мало!
Шарль, хотя бы раз, взял и поучаствовал в сражении! Может, узнал бы тогда, каково даются победы, а пуще того, поражения, и не укорял бы без конца, в недостаточной ему преданности! Но, нет. Анжуйская «матушка» бережёт зятя, как зеницу ока, заверяя, что всё будет хорошо. А чего тут хорошего?
В октябре, уверенные в успехе англичане стояли почти под стенами города, и можно было обстреливать их из пушек, нанося, хоть какой-то урон. Но один случайный выстрел смертельно ранил графа Солсбери, и на смену ему Бэдфорд прислал Саффолка, который, первым делом, отвёл войска подальше, оставив только небольшой гарнизон в Ле-Турели. А в декабре сменился и он, потому что с подкреплением подоспел этот зверь Толбот. Он снова
Хорошо хоть бургундцы теперь не такие злые, как раньше. Да и герцог Филипп, по слухам, без прежнего рвения отстаивает интересы англичан. Особенно после того, как сэр Томас Репстон, пытаясь преподать урок Бургундскому герцогу, рейдом прошёл по части его владений. Поговаривали, правда, что сэр Томас сделал это по собственной инициативе, взбешённый, дескать, тем, что герцог Филипп позволил своим вассалам повернуть оружие против англичан. Но людям осведомлённым, а пуще того, тем, кто подбирал крохи сведений со столов людей осведомлённых, рты не заткнёшь. Поэтому ходили также упорные слухи, что Бэдфорд прекрасно знал о действиях сэра Томаса, который нипочем бы не отважился на такую дерзость без конкретного приказа… Одним словом, что бы там ни было, а охладившиеся отношения между бургундцами и англичанами давали о себе знать. Просочиться сквозь сито их укреплений на юго-востоке было вполне возможно, и орлеанцы на это очень рассчитывали. Однако, подкрепления всё нет и нет! И, если не будет ещё, хотя бы, месяц, на Орлеан обрушится голод, потому что по этим белоснежным, прозрачным окрестностям двигаться с обозом не рискнёт никто!
– Да, сударь, – ещё тяжелее чем мессир Жан, вздохнул рядом де Вийер – бывший его воспитатель, а ныне – преданный соратник Бастарда. – В прежние времена такого бы не допустили. И эти, – он кивнул в сторону английских укреплений, – не поступились бы законами чести. И наши – без помощи бы не оставили. Где Дюгесклен?! Где Генри Болингброк такой, каким он был в молодости?! Никого не осталось… А новые прежних заповедей не чтут.
– Забудь о прежних заповедях, – пробормотал Бастард, покусывая губу и щуря глаза, которые уже устали от ослепительной белизны вокруг. – Я тоже стараюсь не вспоминать всё то, что ты мне когда-то вдалбливал. Рыцарские правила времен Дюгесклена теперь смешны, а следование им – откровенная глупость. Хочешь побеждать – учись у победителей. А они себя моралью не утруждают…
– Это тебя господин де Рэ научил, – покачал головой де Вийер. – Воин он, конечно, отчаянный, но Бога в голове не держит.
– И неплохо себя ощущает, – раздражённо закрыл тему Бастард.
Его совершенно выводило из себя нарастающее противоречие между идеалами детства и юности и реальностью, отметавшей эти идеалы, как прошлогоднюю листву. Мечты о равенстве для всех честных и отважных, вроде тех, кто сидел когда-то за круглым столом короля Артура, кто, с одинаковым благородством подавал руку даме и поверженному врагу – всё это уже не казалось достойным беззаветного служения. Перед глазами маячили примеры совсем иного толка. И, судя по тому, чего добивались люди изворотливые и ловкие, можно было сделать неутешительные выводы – именно с их лицом вставало на ноги и крепло новое общество, жить вне которого, конечно, можно, но добиться чего-нибудь… – увы. И мессир Жан, столько сил положивший на то, чтобы унижающее слово «бастард», применительно к нему, звучало почти титулом, злился и раздражался. В этом новом обществе он жить не готовился…
– Пошли вниз, Жан, – сказал граф более мягко, чтобы загладить раздражение в последней фразе. – Пошли… На башнях достаточно дозорных, и, если что, нас позовут…
А потом добавил, желая окончательно умаслить бывшего воспитателя:
– Чем
Против такого, надувшийся было де Вийер, устоять не смог. И, зычно расхохотавшись, поспешил вслед за воспитанником к лестнице вниз.
Ещё бы ему не хохотать… Командор Родосского ордена мессир Николя Жиресм прибыл к самому началу осады из Евр-ле-Шатель – французского анклава на захваченной англичанами территории. Будучи капитаном, он привёл с собой небольшой отряд, во главе которого и сражался, совершая короткие набеги на расположения Солсбери.
Командора ранило на следующий день, после того, как шальное ядро погубило английского командующего. Ранило очень тяжело – в шею, да так, что еле-еле смогли остановить льющуюся кровь. Многие были уверены – не выживет. Однако, провалявшись до ноября без сознания, мессир Николя не просто выжил… В прошлом, известный всем, как человек высочайшей морали, он вдруг начал бредить. Да так смачно, что полностью растерянный его оруженосец, краснея, как девица, упросил Жана Бастарда перенести командора в закрытое помещёние и пускать к нему одного только лекаря.
– Искушение.., – только и вздохнул тогда де Вийер. – Сильных Господь искушает величием, а великих и преданных – бессилием…
Однако, вздыхая и сокрушаясь о мессире Николя, с которым сошёлся именно на почве следования древним моральным традициям, господин де Вийер, нет, нет, да и усмехался внутренне, с тайной гордостью за ровесника – «Старость рыцарю не в слабость!» – уж больно боек был Родосский Командор в своём бреду… Не так давно он окончательно пришёл в себя, и, хотя ещё был слаб телом, бодрости духа не утратил. Только немного усмирил…
– Мессир Дюнуа! Ваше сиятельство.., постойте!!!
Громкий крик с другой стороны двора заставил Бастарда и де Вийера оглянуться и остановиться. К ним, в раздувающейся сутане, сбившейся на бок меховой накидке и, презрев степенность своего сана, торопливо шел Реймский архиепископ Рено де Шартр, сбежавший к дофину, ещё в восемнадцатом году, из захваченного бургиньонами Парижа, и теперь служивший при его дворе канцлером. В руках у прелата крепко сжатое посиневшими на холоде пальцами было свёрнутое в трубочку послание, на шнуре которого, вместо печати болталась стрела – верная примета только что доставленной почты.
– Письмо! Письмо от его светлости герцога де Клермона!
Шумно подбежав, архиепископ отдышался, обволакивая себя густым паром изо рта, и протянул послание.
– Герцог сообщает, что прибудет послезавтра утром, со стороны Руврэ. Просил быть готовыми и прикрыть их, если понадобится…
– Мы давно готовы, – пробормотал Бастард, еле скрывая радость.
Он схватил письмо, перечитал его и глубоко вдохнул морозный воздух.
Наконец-то! Наконец-то хоть какая-то встряска среди этого осадного уныния! Он уже так засиделся, что готов был горы свернуть!
– Ступай один к Командору. Порадуй его, – сказал, обращаясь к де Вийеру. – А я пойду к Ла Иру. Займусь, наконец, хоть чем-то полезным…
* * *
Ранним утром двенадцатого февраля, по Жанвилльской дороге медленно ползли телеги продовольственного обоза, посланного из Парижа осаждающим Орлеан войскам. Сэр Джон Фастолф – тучный мужчина средних лет – причмокивая, подрёмывал в седле и, с явным неудовольствием досматривал сон, в котором тоже была дорога, лучники и монотонный скрип. Только скрипели там не телеги, а, якобы, сёдла огромного воинства – блистательного, мощного… Совсем не того, которое ползло сейчас по Жанвильской дороге гусеницей в пятьсот телег, разнося по морозным окрестностям запах копченой селедки. Даже во сне сэр Джон ощущал разницу. И самого себя он видел не сонным мешком, размякшим на седле, а гордо подбоченившимся полководцем, готовым скомандовать…