Жанна д'Арк
Шрифт:
Монстреле брезгливо отворачивается от шута. Нет, ему лучше забыть, что он услышал. И всем лучше забыть…
…На губах у герцога пена. Он дошел до предела. Он близок к припадку.
Испытывая ярость отчаяния, герцог крепко сжимает трость. Сейчас он поднимет ее и ударит по этим проклятым глазам.
Но вдруг ярость ослабевает. Что-то оборвалось внутри. Гдето глубоко щемит и ноет. Хочется исчезнуть, сделаться невидимым. Нет, не ему выйти победителем из этого поединка!..
Опустив голову, он тихо обращается к придворным:
– Идемте, господа.
События развивались быстро. Уже через день после пленения Жанны на нее, как заподозренную в ереси, заявил
Герцог Бургундский размышлял.
14
Диоцез – церковная административно-территориальная единица.
Казалось вполне вероятным, что все эти требования исходили из одних уст. Владельца этих уст угадать было нетрудно: им мог оказаться только всемогущий кардинал. А если так, то спешить некуда. «Добрый герцог» знал, насколько Винчестер нуждается в Деве. Здесь надо было торговаться, пока не удалось бы вырвать максимум. Кроме того, Бургундец не хотел решать вопрос о Деве, пока не разрешится судьба Компьеня. Жанна явилась драгоценным залогом, с помощью которого можно было влиять на волю упрямых горожан; пока город оставался непокоренным, с таким залогом нельзя было расставаться.
Вследствие всего этого первые запросы были оставлены без ответов.
Считая, что за спинами французских церковников стоит глава английского правительства, Филипп Добрый не совсем ошибался. Однако этим не исчерпывалась суть дела. Истина была сложнее. Каждая из претендующих сторон имела свои мотивы.
Инквизиция давно уже с тайной боязнью присматривалась к тому, что творилось во Франции. Оснований для этого было более чем достаточно.
Шел беспокойный XV век.
Трое пап на соблазн верующим проклинали и предавали анафеме друг друга. Повсюду распространялись плевелы новых антикатолических идей. После английских лоллардов поднялись чешские гуситы. Магистр Ян Гус выступил с отрицанием церковных таинств и авторитета Рима. Магистру аплодировали не только в Праге… С превеликими трудностями, объединив силы духовных и светских властей, католическому миру удалось отразить первые удары. Констанцский собор осудил Гуса и провозгласил единого папу. Но этим дело не кончилось. Мятежная Чехия стала очагом революционной заразы. Ученики сожженного магистра широко распространяли свои идеи. Германия… Польша… Венгрия… Русь… До далекого Пиренейского полуострова доходили гуситские памфлеты. Они угрожали собственности попов и монахов.
Они ставили под сомнение весь существующий строй. Католическая церковь – жадный зверь, тайными средствами похитивший народное достояние! Вся земля принадлежит бедным! Следует переделить не только церковные, но и светские земли! Вот к чему вели крайние выводы, которые народ делал из учения гуситов.
Когда во Франции вдруг объявилась «святая» Дева, церковные власти не смогли скрыть своей тревоги. Тревога оказалась не напрасной: на допросе в Пуатье Жанна во всеуслышание заявила, что она познает Божью волю, минуя церковь!..
«В книгах Господа нашего написано больше, чем в ваших писаниях!»
Недаром, услышав эти слова, так смутились почтенные отцы: откровение Божие против догматов церкви – да ведь это основной тезис еретиков! Если каждый верующий начнет сноситься непосредственно с Богом, католическая церковь окажется лишней и будет обречена на гибель!
15
В эти споры, впрочем, ее неоднократно пытались втянуть. В августе 1429 года к ней обратился с письмом граф Арманьяк, запрашивая ее мнение о том, кого из пап она считает настоящим. Весной 1430 года от ее имени было составлено послание к императору, направленное против гуситов.
В тот момент французские богословы, проверявшие Жанну, прикинулись слепыми и глухими.
Но инквизиция не была ни слепой, ни глухой.
Шаг за шагом следила она за поступками девушки. Первоначальные подозрения подтверждались. Девчонка пренебрегала опекой духовенства! Она заявляла, что действует от лица Бога! Она стала идолом, которому поклонялись как Богу!..
Нет ничего удивительного, что при первой возможности инквизиция заявила о своих правах на «еретичку».
Богословы Парижского университета казались вполне солидарными с отцом-инквизитором. Однако у них были свои счеты с Девой, и они не собирались уступать кому бы то ни было расправу над ней.
В течение многих лет университетская братия жила и жирела благодаря щедротам англо-бургундской партии. Доктора и магистры получали хорошее жалованье, имели многочисленные бенефиции и пребенды. И какого страху нагнало на них появление Жанны под Парижем!..
Забыть это было невозможно. В душах теологов возникла лютая ненависть к той, которая заставила их трепетать. Покусившаяся на их благополучие должна была погибнуть только по их приговору.
Не менее земными мотивами руководствовался и епископ Кошон. Этим летом он оказался вынужденным покинуть сначала Реймс, а затем и Бове. Он потерял свою епархию только потому, что его прихожане стали на сторону арманьякской Девы. Его, епископа, выгнали, как жалкого проходимца, лишив имущества и дохода. Можно ли было с этим примириться? Пьер Кошон отнюдь не жил по заповедям Христа и, когда его били по правой щеке, не подставлял левую. Какова же была его радость, когда он узнал, что Жанна схвачена на границе его диоцеза! Для него не было сомнений, что он, и только он вправе судить свою разорительницу, благо она оказалась и еретичкой.
Впрочем, к этим соображениям присоединились и другие, не менее веские, и вскоре Кошон стал одной из центральных фигур «большой политики».
В то время, когда кардинал Винчестерский еще находился в Лондоне, он обратил особое внимание на одного из членов своей свиты.
Это был человек лет шестидесяти, крепкий и подвижный. Француз, он хорошо говорил по-английски. Прелат, он не отказывался от светских поручений. Кардинал своим тонким нюхом учуял некоторые особые свойства этого придворного, всегда столь обходительного и угодливого. Наведя справки, он понял, что не ошибся и имеет дело с лицом, вполне подходящим для главной роли в задуманной мистерии.
Пьер Кошон был деловым человеком. Ради успеха и денег он был готов пожертвовать всем, в том числе совестью и честью, если таковые когда-либо у него имелись.
Сын виноградаря из Шампани, учившийся на горькие гроши, он с ранней юности познал искусство лицемерия и обмана. Расчетливый и холодный, он уверенно делал карьеру, пресмыкаясь перед сильными и давя слабых. В тридцать два года он стал ректором Парижского университета, в сорок – владел добрым десятком доходных должностей и бенефициев, в сорок девять – получил митру епископа.