Жар-книга (сборник)

Москвина Татьяна Владимировна

Но инет инетом, а жизнь-то жизнью, и лишив ее интеллекта, полностью выгрузив его в электронные поля, не лишаем ли мы себя огромного удовольствия – непосредственно ощущать движение мысли в самой жизненной плоти, чувствовать излучения разума не где-то там, а среди своих же, уху и взгляду доступных современников.

Вот японцы, нация эстетов, время от времени берут немного саке и едут созерцать природу и декламировать друг другу стихи. Никто не боится быть наивным, неверно понятым – поэзию знают миллионы, это не удел одиноких безумцев, а реальное национальное достояние.

А у нас, только с большого перепоя,

залив уже все центры безопасности и тормоза, бедный человек, желающий рассказать любимое стихотворение или спеть песню, начинает неистово самовыражаться под насмешливо-снисходительными взглядами недоперепивших. Разумеется, он орет, а не поет, вопит, а не рассказывает – это не обмен прекрасным, не тихий праздник души, а грозное русское уан-мэн (или вумен) шоу.

Почему так? А потому что бедняга каждый день говорит о пустяках и скрывает все свои мысли о вечном и прекрасном, все желания выше пояса. Он давит в уме главные вопросы, пытаясь как-то выжить в мире и не быть осмеянным и отвергнутым – а в результате получаем обычный русский «зажим», который преодолевается только алкоголем и лишь в виде истерики.

Живой разговор о вечных вопросах отнюдь не роскошь, а целебное средство излечения умственных и душевных «зажимов», способ раскрепощения личности и ее свободного и благого развития.

Если бы такая форма досуга стала для многих естественной и постоянной, повысилась бы и культура публичных дискуссий, которая нынче пребывает в диком, поросшем шерстью виде.

Нам не надо специально заботиться о том, чтобы «говорить о пустяках», пустяки взяли за последние двадцать лет хороший реванш у всех вечностей сразу.

Это явный и опасный перекос. Надо бы качели и в другую сторону мотнуть – а то ведь никакого удовольствия от качания не получится.

2011

Эх, работенка!

Когда мне было шестнадцать лет (фраза, отшвыривающая ненужных читателей и оставляющая только преданных фанов), я не поступила в Университет на русское отделение филфака (что, стыдно теперь, изверги?) и поплелась на работу.

Взяли меня в техническую библиотеку засекреченного НИИ «Домен». Библиотекарем.

Чем занималось наше НИИ, не имею понятия – какие-то кристаллы. Где находилось – не скажу. Что я там делала – помню смутно. Одно знаю твердо: приходить туда надо было к 9.00 и уходить в 17.00. Все это строго регистрировалось по специальной карточке и не знало послаблений и поблажек.

Я проработала в «Домене» восемь месяцев. Потом уволилась и сказала себе библейским (властным и страстным) голосом: «А вот теперь, Таня, запомни – этого в твоей жизни не будет никогда».

И, не поступив на театроведческий факультет Театрального института (no comments), я уже стала искать не работу, а то, что нужно всякому мыслящему человеку, пока он еще не исхитрился зарабатывать на жизнь своим умом.

Я стала искать РАБОТЕНКУ.

В отличие от работы, которая зверем накидывается на вас, как законная жена, работенку, девушку легкого поведения, надо еще поискать. Надо знать места, где она водится – а в большом культурном городе таких мест немало. Чтобы стать подлинной и чудесной, той самой непыльной не-бей-лежачего работенкой, работа должна включать в себя четыре обязательных элемента:

1) ненормированный (в сторону уменьшения) рабочий день;

2) крайняя простота трудовых обязанностей;

3) отсутствие трудового коллектива;

4) ну и все ж таки зарплата.

Вы сядете думать и будете думать сто лет, но вряд ли догадаетесь, куда вывело меня благодетельное Провидение, ибо я нашла такую работенку.

Я вступила в должность лаборанта-обеспыливателя в лаборатории микрофотокопирования и реставрации при Государственном историческом архиве. (До недавнего времени Архив располагался в здании Сената и Синода на Сенатской площади – теперь там лютует Конституционный суд РФ.) Я и представить себе не могла размеров блаженства. Истинные контуры этой синекуры выяснялись только на месте.

Лаборант-обеспыливатель, вооруженный казенной марлей, тряпкой и ведром, действительно направлялся в готические недра Архива в девять утра. Но контроля за уходом лаборанта-обеспыливателя не было и быть его не могло: дело в том, что не было самой возможности обнаружить обеспыливателя в Архиве и отследить его действия. Начальница обеспыливателей задавала общее задание примерно на месяц: двадцать коробок в день, сектор такой-то. В конце месяца она приходила в район сектора, долго аукала бригаду обеспыливателей, наугад доставала документы из коробки и пальцем проверяла наличие пыли. Если пыли не было, нас посылали в следующий сектор. Если пыль была, нас ругали и посылали в следующий сектор. Критику мы воспринимали спокойно, потому что жизнь в Архиве исключительно благотворно влияла на психику.

Судите сами: мы (три девочки, не поступившие в различные учебные заведения и одна многодетная мать) приходили, как положено, в девять утра. Надев халаты, шли вглубь Архива и тихо ложились спать между стеллажами. Такой сладкой, глубокой и блаженной тишины, как в Архиве, я потом не встречала нигде… Выспавшись, мы шли есть сосиски в маленькое кафе на Галерной улице, прихватив свою горчицу, которой там почему-то никогда не было. После сосисок мы шли курить и болтать в курилку на первом этаже. Потом мы отправлялись к фронту работ (если удавалось вспомнить, куда нас направляли собственно) и некоторое время обеспыливали драгоценные исторические документы. Двадцать коробок – это, конечно, была утопия, особенно для меня, потому что я их еще и читала, однако что-то мы честно обеспыливали, получая зарплату в семьдесят рублей (плюс премия, плюс дикое количество чудесной советской марли и хозяйственное мыло). Заветные стены Архива наша бригада покидала примерно в два часа дня…

Что такое семьдесят советских рублей? Я поясню: если проезд в метро стоил пять копеек, а теперь двадцать два рубля в Питере и двадцать восемь в Москве, то советский рубль – это примерно пятьсот нынешних рублей. Стало быть, зарплата лаборанта-обеспыливателя составляла тридцать пять тысяч новыми. Да вы еще забыли про марлю! Из этой марли девочки шили себе блузы на лето. Мы были счастливы, и в наши честные пионерские головы не приходила коварная мыслишка стырить какой-нибудь бесценный документ, что не представляло вообще никакой проблемы – нас никто не обыскивал и наличие документов в коробках не проверял…