Жар-птица
Шрифт:
Оказывается, пока он спал, какой-то идиот поднял домик Ярославны на сваи. Причем и расположены они были как-то по-дурацки — не четыре по углам, а две в середине, и по виду они больше всего напоминали…
Птичьи ноги. Сердце царевича пропустило удар. Взгляд рассеяно скользнул по корчагам на заборе… И остановился на елке между двумя столбами.
Чтобы не возвращаться к первой корчаге и не приближаться ко второй.
Потому что глаза Ивана сообщили ему, что уж больно эти горшки похожи на человеческие головы. И причина этого сходства была слишком очевидной.
Чьи-то сильные руки поставили на ноги потрясенного до глубины души царевича и заботливо отряхнули ему платье. Иван обернулся, чтобы поблагодарить, но никого
«Очевидно, „нехватка рабочих рук“ — это не про сестру Серого», — откуда-то со стороны пришло в голову царевичу. — «А головы, наверное, занимаются приемом посетителей и планированием работ по хозяйству. Каждая для своей пары рук.» Несмотря на ясность мышления, царевич чувствовал, что еще одна, самая маленькая капля в чашу его рассудка — и он за последствия не отвечает. И вряд ли когда-нибудь снова будет.
— Если бы я знала, что у Серого бывают такие впечатлительные друзья, я бы тебя хоть предупредила, — раздался сзади голос. Иван неестественно медленно повернул голову и украдкой выглянул из-за плеча.
Откуда-то появилась Ярославна и легким жестом отослала руки прочь.
Иван обдумал сказанное.
«У моей избушки куринные ноги, на колья в заборе насажены человеческие головы, во дворе работают руки без всего остального, а сама я — Баба-Яга.»
Хм. Может для кого-то это и прозвучало бы успокоительно… На свой счет Иван сильно сомневался.
— Вы — Баба-Яга, — для простого вопроса это прозвучало очень уж обреченно.
— Во-первых, Иванушка, мне и тридцати еще нет, какая ж я тебе «баба»…
— Извините, — смутился Иван.
— …А во-вторых, не Яга, а Ярославна; хоть ты и не помнишь, а Серый нас друг другу представил.
При этих словах царевич смутился еще больше, если только это было возможно.
— Когда-то давно и в самом деле была такая особа — Ядвига Пантелеевна, баба Яга для своих, — не обращая внимания на смущение царевича, или не показывая виду, что обратила, продолжала Ярославна.
— Нраву была вздорного, характера скверного, неуравновешенного, но получилось так, что попала в довольно известные истории, и после этого ее имя стало нарицательным, а все, что она когда-либо делала или говорила, стали приписывать нам всем. И совершенно напрасно, должна я тебе сказать. Это все равно, как если бы всех младших сыновей царей называли Иванами, и говорили, что за чем бы в поход этот Иван не отправился, он обязательно преуспеет только потому, что он — младший. Да, и вот только потому, что эта самая Яга проходящих кормила-поила, парила в бане, укладывала спать, а утром отправляла дальше по своим делам, а те после всем об этом рассказывали, составилось превратное мнение, что наши жилища — это что-то вроде пансиона, скрещенного с банно-прачечным комбинатом, и кто попало в любое время может завалиться туда как к себе домой. И все это только потому, что те, кого после баньки она по ИХ делам НЕ отправляла (или по крайней мере не в том виде и составе, в котором они к ней пришли) никому об этом не рассказывали. И вот, пожалуйста, налицо испорченная необъективной информацией репутация — из-за одного человека страдают все, отбиваясь от толп различного рода авантюристов и искателей приключений на свою… — Ярославна благовоспитанно не закончила предложение.
После довольно продолжительных поисков Иван нашел в себе силы спросить:
— А что обычно делаете ВЫ с теми, кто к вам попадает?
— По-моему, ты уже все видел, — Ярославна пожала плечами. Потом, показалось, какая-то неожиданная мысль пришла ей в голову, и она даже переменилась в лице. — Уж не думаешь ли ты, что я правила для всех распространяю на друзей моего брата? Ей-Богу, царевич, я ведь так и обидеться могу!..
Иван, которому шестое чувство коротко
После завтрака они все втроем вернулись в домик, благополучно к тому времени пристроившийся на старом месте, поджав по себя кокетливо куриные ножки. Ярославна провела рукой над столом, и на нем, откуда ни возьмись, появилась массивная зеленая тарелка изрядных размеров, можно даже было сказать, блюдо. Из воздуха Ярославна ловким жестом заправского фокусника выхватила золотое яблочко с рубиновым бочком («То самое!») и, как мастер-крупье единственного, но подпольного казино Лукоморья, куда однажды он увязался тайком за старшими братьями, покатила его по тарелке. К слабому удивлению царевича (после утренней прогулки по двору немало усилий надо было приложить, чтобы удивить его сильно) оно продолжало кататься по краешку блюда и через минуту, и через пять, и дальше… Волк сидел, поглядывая на приготовления с неподдельным равнодушием, из чего царевич заключил, что все это ему видеть далеко не впервой. И тщательно принял такой же скучающе-безразличный вид.
— Ну, рассказывай, Иванушка, что найти ты хочешь, — обратилась к нему Ярославна.
— Жар-птицу, — осторожно ответил царевич.
— Где живет, страна, город и тому подобное — знаешь?
Иван отрицательно покачал головой.
— Ничего, и так найдем, — весело подмигнула Ярославна. — Память хорошая?
— Хорошая, — подтвердил царевич.
— Вот и хорошо. Смотри и запоминай. Второго раза может не быть — вещица это капризная.
И она, поводя руками над зеленой тарелкой, начала приговаривать:
«Солнце садится, день степенится, свет убывает, ночь наступает, а я к окну подойду, занавесь руками разведу. На севере — Урион-звезда, на западе — Скалион-звезда, на юге — Малахит-звезда, на востоке — Сателлит-звезда. Как Сателлит-звезда по небу катится, на землю глядит, так и я в зеленое блюдо гляжу, увижу там все, что скажу. Покажи мне, блюдечко, Жар-птицу. Тамам!» — почти выкрикнула ведьма последнее слово, и в тот же миг дно тарелки просветлело, стало прозрачным, как будто облака рассеялись, и на нем показался глаз. Глаз был круглый, черный, блестящий и смотрел прямо на царевича не мигая. Точно так же, круглыми немигающими глазами, таращился Иван на это явление. Ярославна, кажется, сделала какое-то движение, потому что глаз стал уменьшаться, и тарелка показала, что он принадлежал ослепительно-красивой (и просто ослепительно-ослепительной) птице. По ее золотому оперению то и дело пробегали белые, голубые, рубиновые и зеленые искры, сталкиваясь, смешиваясь и снова разбегаясь, как играет бриллиант на ярком солнце, и от нее исходил свет, как будто были зажжены тысячи свечей (царевич быстро прикинул уровень освещенности, интенсивность свечения, и по формуле вышло — восемнадцать тысяч четыреста девяносто две и семь огарочков).
Изображение все уменьшалось, и теперь можно было хорошо разглядеть и точеную стройную шейку невиданной птицы, и изумрудный хохолок на маленькой головке, и невероятный у такого миниатюрного существа огромный хвост-опахало, каждое перо которого как будто заканчивалось драгоценным камнем чистейшей воды, который переливался и сверкал каждой своей гранью от блеска самой птицы.
— Вот это да-а-а!!! — вырвалось у кого-то, и что-то с грохотом упало, и наверное, даже разбилось, но Иван не повернул головы — настолько невозможно было для него оторвать глаз от открывшегося его взору чуда, и даже бившаяся где-то в глубине мозга мыслишка: «„Приключения лукоморских витязей“, страница три тысячи четыреста девятнадцатая, королевич Елисей и деревья-людоеды…» не смогла в этот раз завладеть его вниманием.