Жара в Аномо
Шрифт:
— Не-е-ет, ты у нас личность.
— Повторяю тебе, я подонок.
— А мне что в ответ, — сказал Корин, — зарыдать?
— Послушай, Борис… — Ник запнулся.
— Ну что еще, что?
Матье помолчал, раздумывая. Но так и не сказал, что хотел, а произнес следующее:
— Борис, ты сидишь тут давно, на солнцепеке, а голова не покрыта. Я подарю тебе свою шляпу. У нас на Кейп-Коде это, знаешь ли, символ.
— Очень трогательно.
— Нельзя объяснить… но, поверь, так меня ненавидеть…
— Нет, определенно разрыдаюсь, — Корин поморщился, — но не будем размахивать шляпой на прощанье.
— Я хотел бы объясниться с тобой.
— А я не девушка! Ну вот что, обойдемся без мелодрамы. Ты у всех вот здесь уже. — Корин постучал ребром ладони по собственной шее и встал с бочонка, на котором сидел, намереваясь уйти.
— Погоди, — сказал Ник, — есть деловой разговор.
— Ну, валяй. Только в темпе, мне надо к ребятам.
— Я лучше знаю, что тебе надо.
— Интересно.
— Тебе под силу завернуть настоящее дело. Матье не дурак.
— Еще интересней.
— От нуля до вершины, — продолжал Ник, увлекаясь, — если бы ты согласился выслушать… Серьезно, у меня есть кое-что в голове. Я повидал и пощупал столько земли, что тебе и не снилось.
— Давай без вступлений. О чем собирался потолковать?
— Немного здравого смысла, терпение, доверие ко мне, прогулка по небу или по воде, как будет угодно, а там… остальное беру на себя. Уверен, меня еще помнят. Только бы добраться и разыскать одного маленького, плешивенького кретина и вырвать контракт хоть на сезон для начала. Потом он сам завиляет хвостом, не сомневайся. И уж поверь, мы сумеем достаточно выкачать из земли в свои карманы. Я давно ловлю себя на мысли, что мы созданы для работы на паях. За два года гарантирую обоим золотое место в раю.
— Карлики, карлики, полный рот карликов, — рассмеялся Борис.
— Не понял.
— И не поймешь, я из другого двора.
— Нет, я понимаю, — сказал Ник, — ты не хочешь меня в компаньоны. А я предлагаю забыть ссоры, я предпочел бы не расставаться. Конечно, я не соглашусь толкать для тебя ключ, свинчивать трубы или смазывать лебедку, но я готов вместе с тобой, на равных, сменным сондором, гореть и плавиться. Только на паях. — Ник заглядывал Борису в глаза и не находил в них желанного ответа, и он вдруг почувствовал, что делает что-то не так, неверно, не то, и помолчал, соображая, и промолвил после неприятной паузы: — Но я подонок… Нет, нет, Матье не скулит перед тобой, он говорит себе: "Ты подонок, ты заблудший подонок и сын подонка".
— Честно говоря, не знаю, как себя вести в подобных ситуациях, не имею достаточной практики общения с вашим братом, — сказал Борис. — Есть у нас дома толковый мальчонка лет под сорок, кум Витя, первый остряк в бригаде. Он где-то вычитал хорошую поговорку какого-то мудреца: "Слова — карлики, примеры — великаны". И, знаешь, с тех пор как услышит галиматью, так и врежет: "Посыпались карлики, братцы". Весельчак, молодец, умница. Вот какой он, кум Витя.
— Как тебя понимать?
— А так, личность, что я и вправду из другого двора, мне по душе великаны. Так что катись-ка ты в… то самое место. Как говорится, не порть песню.
Ник Матье прикрыл глаза, желваки его вздулись.
— Я тебя прощаю и на этот раз, — промолвил он и с силой ударил себя кулаком по бедру.
— Ну вот и объяснились, — сказал Борис Корин.
55
Вместительное чрево автобуса было разделено ширмой на две неравные части.
В большей размещалась лаборатория, обстановку которой составляли достававший до самого полотнища крыши легкий фанерный шкаф с химикатами и приборами на полках, большой разборный рабочий стол, склад разнокалиберной посуды, отнюдь не для трапез, и узкая этажерка с книгами.
Меньшая служила спальней подружившимся Габи и Джой. Их койки из той же плотной материи, что и крыша, висели одна над другой, как в матросской каюте.
К полотняной обшивке стен были пришпилены цветные фотографии музыкантов и спортсменов, вырезанные из журналов и газет. На тумбочке в расписанной губной помадой и лаком для ногтей бутылке стояла высохшая ветка тамарикса, привезенная Джой из старого лагеря.
— Привыкла ко всему этому, — вслух подумала Габи, — а ведь скоро, совсем скоро покинем Аномо…
Яркая сумка Джой стояла на полу среди разбросанной будничной одежды. Сегодня стряпуха надела самое красивое свое платье и, несмотря на солнце, беспощадно выжигавшее краски, с утра порхала в нем по лагерю, как мотылек, вызывая у замызганных мужчин восхищенные междометия.
Грустно улыбнувшись, Габи собрала валявшиеся на полу вещи и аккуратно сложила в сумку, точно терпеливая мать, привыкшая убирать после взбалмошной дочери.
Габи не могла найти себе места, чего-то ей не хватало.
Она поискала глазами, чем бы заняться.
Из кармана клетчатой сумки торчал краешек зеркальца. Габи вынула его, поднесла к лицу и вспомнила, что давно не смотрела на себя вот так. Она была молода, родилась всего на четыре года раньше этой девчонки Джой, которая так горячо требовала, чтобы Габи тоже принарядилась сегодня.
Габи смотрела в зеркальце и видела в нем свою старшую сестру. Она сказала себе: "Нет, именно сегодня, когда недра пустыни покорены, когда осуществилась мечта Банго, я должна быть в его рабочей рубахе. Сегодня, как никогда".
Она закрыла глаза, проглотив подступивший к горлу горький комок, и словно ощутила дыхание Банго, расслышала каждое его слово. Он рассказывал ей об этом дне. Как давно и как недавно то было…
Габи вышла из автобуса-лаборатории на свет, ослепительный, как вспышка магния.
Возле буровой сновали фигурки дорогих ей людей. С некоторыми из них предстояло расстаться, они сделали все, о чем их просили, и скоро уедут домой, далеко-далеко, оставив добрую память о себе.
Их страна настолько велика, что на одном ее краю обжигают такие же пески, а на другом морозят невиданные льды и снега. Суждено ли ей когда-нибудь снова приехать туда, побыть хоть немного в далекой северной стране друзей, в том огромном и светлом городе, где она и Банго Амель оставили кусочек их общего сердца?