Жаркая вечеринка
Шрифт:
Лицо Говорковой передернулось презрительной гримасой, но легкая дрожь ее брезгливо поджатых губ выдавала ее с трудом скрываемое волнение.
— Шубин и тебе голову заморочил? — скривила она губы в ядовитой усмешке.
— Так что ты на это скажешь? — бесстрастно продолжила я, пропустив мимо ушей брошенную в мой адрес «шпильку».
— Скажу, что он врет…
— Так ты была в душе? — Я пристально посмотрела на Говоркову.
— У тебя что, плохо со слухом? — раздраженно ответила она вопросом на вопрос.
— Значит, ты была
Полный неприкрытой ненависти взгляд Говорковой, казалось, имел целью пронзить меня насквозь. Но броня моей обычной невозмутимости была действительно непробиваемой.
— Ну если ты такая непонятливая, — теперь Говоркова явно хотела унизить меня, — я тебе повторяю: никакого Шубина я в душе не видела.
Глаза и руки выдавали ее. Конечно, можно сказать все, что угодно, стараясь изобразить непроницаемо-гордое лицо, соврать и не покраснеть, но это при условии, что твой собеседник — дрянной психолог и никудышный физиономист. А я, неплохо разбираясь в человеческой психологии, видела, что Говоркова врет.
— Может быть, я бы поверила тебе, а не Шубину, хотя он тогда в душе был не один. Но дело осложняется тем, что именно в это время мимо душа проходил… кто бы ты думала? Юрий Степанович Верещагин. Он никого не видел в душе, но слышал, как оттуда раздавался женский смех. Если ты утверждаешь, что была в душе, значит, Верещагин не узнал твой голос? Мне кажется, это маловероятно. Если же это так, то получается, что ты была там с Шубиным, и именно поэтому боишься признаться.
Говоркова молчала, подавленная моей, честно говоря, небезупречной логикой. Мне нужно было просто вывести ее из равновесия, а уж потом добиться от нее правды.
— Что же ты молчишь? Ты не подумала, что своим враньем можешь навредить своему благодетелю? Ну, говори, где ты была?
— Я была в душе, — упрямо твердила Говоркова, — и была там одна.
— Ты сможешь повторить это на суде? — припугнула я ее.
— На суде? — Она уставилась на меня широко открытыми глазами.
— А ты что думаешь, дело уже закончено? Все еще только начинается! — грозно предупредила я ее.
— Не пугай меня, мне нечего бояться. — Она привстала со стула, наверное, чтобы придать больше весомости своим словам.
— Если ты не хочешь сказать правду, значит, чего-то боишься. И поверь мне, я узнаю это рано или поздно, — заявила я.
— Это твое дело.
— Вот тут ты права, — согласилась я, — но позволь тебя спросить: если еще один человек подтвердит слова Шубина о том, что он был в душе, ты все равно будешь стоять на своем?
— Ничего нового я тебе не скажу, — упрямо твердила Лидка.
— Ладно, тебе решать. Но ты подумай хотя бы о Беркутове.
— Мне нечего думать, я уже все сказала.
Упрямства ей было не занимать, а у меня весь арсенал средств психологического давления был израсходован. Я встала и, не прощаясь, вышла на лестницу. Закурив на площадке, я не спеша стала
Запустив двигатель, я вышла из машины, чтобы достать из багажника щетку, которой счищала снег. Я уже начала открывать крышку багажника, как вдруг раздался грохот взрыва и, ослепляя глаза, вверх взметнулся столб пламени. Плотной воздушной волной меня отбросило в сугроб. Хорошо еще, что я не потеряла сознание и успела отползти в сторону до того, как второй, гораздо более мощный, взрыв окончательно разворотил мою «девятку», — взорвался бензобак.
Мне повезло, что я осталась в живых. По всей вероятности, взрывное устройство было заложено под днище автомобиля в районе водительского сиденья. Задержись я за рулем еще хотя бы на десять секунд, и мое стройное молодое тело превратилось бы в неопознаваемое месиво.
Я зябко поежилась, скорее не от холода, а от возникшей перед моим внутренним взором безрадостной картины. Попытавшись подняться на ноги, я убедилась, что это мне удалось. Ныли спина и затылок — сугроб был не такой мягкий, как в середине зимы. Ощущалась боль в кистях рук, по которым ударило открывшейся от взрыва дверцей, да еще немного заложило уши, а в остальном я осталась той же Таней Ивановой и прощать такое кому бы то ни было не собиралась.
С момента взрыва не прошло и минуты, а из подъездов начали появляться первые зеваки. Я с сожалением посмотрела на то, что осталось от моей «девятки», которая верой и правдой служила мне до самого последнего момента, и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направилась к ближайшему бару — мне просто необходимо было выпить.
Меня распирало желание заглянуть в будущее — и я обратилась к магическим костям. Выпавшая комбинация была мне знакома: 22+28+4. «Перемена места жительства».
Что за черт!? Я не собиралась никуда переезжать, разве что какой-нибудь неизвестный родственник завещает мне виллу на Лазурном Берегу?
До обеда оставалось не так много времени, когда я, приведя себя в норму двумя рюмками коньяка, отправилась к вдове Грушина. Отпустив такси возле девятиэтажки, в которой она жила, я пешком поднялась на третий этаж и надавила на кнопку звонка. Дверь долго не открывалась, и я собралась уже было позвонить еще раз, как изнутри раздался женский голос:
— Кто?
— Антонина Игоревна, это Татьяна Иванова, мы с вами договаривались о встрече, — как можно громче сказала я.
Еще с полминуты за дверью ничего не было слышно. Наконец щелкнул замок, и я увидела на пороге круглолицую шатенку с пышной челкой, чуть вздернутым носом и тонкими губами. В ее широко раскрытых глазах я заметила растерянность, если не сказать страх.
— Добрый день, — я ободряюще улыбнулась ей. — Можно войти?
Она молча повернулась и пошла в комнату.
«Надо же, как смерть мужа подкосила ее, — подумала я, — а ведь они с Грушиным, кажется, собирались разводиться».