Жаркие ночи в Майами
Шрифт:
— Как я понимаю, — сказал он с усмешкой, — мир ваших интересов ограничивается фильмами и журналами.
— И манихеями, — выстрелила она в ответ.
Это уравнивало положение. Всего минуту назад он выразил восхищение ее умом. Теперь утверждает, будто она тупица. Своей репликой она подчеркнула эту непоследовательность.
Он посмотрел на нее с опаской. У этой девушки есть зубки. Умеет дать сдачи: должно быть, закалилась, всю жизнь расталкивая других на пути к успеху. Но, видит Бог, очень хороша собой, а теперь еще и обрела большую реальность. Ее личность становилась все объемнее прямо у него на глазах. М-м. Неужто он получает от этой перепалки удовольствие?
— Если вы читали «Детскую игру», то должны были понять, что это довольно полное и, мне хотелось бы считать, весьма оригинальное исследование на тему о том, каково на самом деле быть ребенком. Детям не хватает слов, и потому они не в силах многое объяснить. Взрослые
Питер изменил тактику. Сейчас он вел себя как медлительный, терпеливый учитель с туповатым учеником. Он откинулся на спинку стула, и его сердитый взгляд смягчился. Он спускал конфликт на тормозах. Вместо того чтобы нанести ей нокаутирующий удар, он тянул время. Его оружием будут подшучивание и сарказм. В конце концов он измотает Кристу силой своего интеллекта. Так будет даже интереснее — поиграть с ней, как кошка с мышкой. Во всяком случае, эта девушка проявила недюжинные способности по части словесной пикировки.
— Представить вас ребенком довольно трудно, — заметила она. — Ваше детство было несчастливым?
Этот переход на личности означал ожесточение битвы. Огонь с обеих сторон стал еще сосредоточеннее. Теперь они постигали сущность друг друга с невиданной быстротой.
— Я вообще-то давно отказался от таких определений, как «счастливый» и «несчастливый», — сказал он, находясь где-то на грани между снисходительностью и удивлением в связи с тем, как повернулся их разговор.
Питер помолчал. Да, его детство было несчастливым, тут Криста права. Выступая в общественных местах, он обычно избегал говорить на эту тему. Так что, выстрелив наугад, она попала в цель. Или она настолько проницательна? Несчастливые дети, как правило, вырастают в несчастливых взрослых, и агрессивность становится у них излюбленной формой прикрытия. Может ли она знать о таких вещах?
— Думаю, мое детство было не из самых радостных, — проговорил он.
Питер Стайн мрачно улыбнулся. Обычно он не любил прибегать к преуменьшениям, но на этот раз поступил именно так. Внешне его детство выглядело безупречным, но только писатели знают, насколько внешность обманчива. Страдания Питера имели один источник — его отца. Даже теперь сама мысль о нем вызывала у Питера разлитие желчи. Юлиус Стайн всегда поступал очень мудро, и самым мудрым его поступком явилось бегство из варшавского гетто до того, как там вспыхнуло славное, но безнадежное восстание. Питер, которому тогда не было еще и года, ничего не помнил о том ужасе, но отец носил на себе его шрамы и, как казалось Питеру, потратил остаток своей жизни на то, чтобы передать их сыну в наследство. Его отец был одним из самых уважаемых европейских психиатров, психоаналитиком и другом Фрейда, но он никогда не изучал английский язык, и, когда переехал в Америку, прошло много долгих и горьких лет, прежде чем он смог заняться делом, которому посвятил всю свою жизнь. Холодный, расчетливый интеллектуал, исследователь человеческого сознания, верящий в то, что поведение взрослого человека запрограммировано в его детстве, Юлиус Стайн не знал, что такое любовь. К сыну он относился как к раздражающему эксперименту с непредсказуемыми последствиями, который не удался и не подтвердил данных, ожидаемых отцом. Еще ребенком Питер научился приводить в смущение отца, который считал себя слишком умным, чтобы его можно было смутить. В результате Питеру был поставлен диагноз: упрямый, самовлюбленный неврастеник. Когда отец относится к тебе как к пациенту, это не лучшая база для укрепления душевной связи между отцом и сыном, и, по мере того как Питер взрослел, положение становилось все хуже. Потом по какой-то странной причине его отец, интеллектуальный сноб с классическим европейским образованием, придумал себе легенду, будто его сын попросту глуп.
Чем больше проявлялся ум Питера, тем тверже становилась уверенность отца в интеллектуальной неполноценности сына. Никакие успехи в школе, похвалы учителей, никакие свидетельства блестящих способностей Питера не могли разубедить Юлиуса Стайна в том, что он произвел на свет Божий идиота. Это убеждение оказалось той палкой, которой он наказывал сына. А отрицание этого ложного убеждения стало оружием, с помощью которого Питер мучил своего отца. Взаимная ненависть все усиливалась, пока в жизни у них ничего, кроме нее, не осталось. Мать Питера оказалась заложницей в этой беспощадной мужской игре. Юлиус Стайн смотрел свысока на свою красивую, но не очень умную жену, а Питер Стайн водрузил мать на пьедестал и любовь к ней распространил на всех женщин. Естественно, что мужчины, вне зависимости от их положения, возраста и всего прочего, стали его врагами. И через всю жизнь Питера Стайна несвязным и неизбежным лейтмотивом проходила отчаянная жажда быть блистательным, добиваться всеобщего признания
Питер вернулся из прошлого в настоящее. Перед его глазами снова предстала красота Кристы. Девушка что-то говорила ему. О чем это она?
— Писательство представляется мне чем-то вроде изгнания нечистой силы. Призраки пугают вас. Вот вы и зажигаете свечу, пишете книгу и добиваетесь успеха в публичных выступлениях, и вот тут срабатывает магия: призраки исчезают.
Питер невольно рассмеялся. Опять она удивила его. Она не только многое знает, но она еще и размышляет о многом. И поскольку она способна думать о писательстве — над этой тайной, которая всегда занимала мысли Питера, — значит, у них гораздо больше общего, чем он мог себе представить. Но простить ей нанесенное ему оскорбление Питер не мог… хотя было бы приятно найти удобный предлог для прощения.
— Люди обычно говорят, что писательство является формой самоанализа, психотерапии. Вы избавляетесь от своих конфликтов, излагая их на бумаге, приводя их в определенный порядок, опрыскивая их холодной водой разума. Но психиатры — это только служители светской религии, так что, я думаю, ваша аналогия совпадает с обычной житейской мудростью.
Он рассмеялся, как показалось Кристе, смехом превосходства. Она не стала задаваться вопросом, не слишком ли болезненно она реагирует на каждое слово Стайна. Она продолжала свой внутренний монолог: «Спасибо вам большое, мистер Стайн. Конечно, я всего лишь повторяю то, о чем непрерывно болтают другие. В этом все дело? Вы действительно так обо мне думаете? Какой отвратительный мелкий шовинист скрывается в глубине этой блестящей, широко мыслящей и опасно обаятельной личности. Вам нравится издеваться над женщинами, не так ли, мистер Стайн? Почему? Наследство от мамочки? Она играла роль Девы Марии для вашего Бога в вашем «безрадостном» детстве? Похоже, вы никогда не отдавали себя ни одной женщине — пусть хотя бы в благодарность за то, что именно из женской утробы появились на свет эти ваши милые кудрявые волосики! Погодите же! Сейчас размажу вас по зернистой каспийской икре».
— Один мой друг сказал как-то, что ваши книги невероятно угнетают, но у читателя возникает ощущение, будто в них содержатся ответы на все вопросы. Вот такое же у меня впечатление от встречи с вами. Угнетающее, но я получила ответ на все вопросы.
Питер не мог не отреагировать.
— И каков же ответ?
— Что вы самый заносчивый, самовлюбленный и бесчувственный человек, какого я когда-либо имела несчастье встретить.
Ее глаза, когда она произносила эти слова, метали молнии. Она раскусила Питера Стайна. Он достойный последователь Макиавелли. Скрывает свою отвратительную суть под словесным покровом. Теперь она все про него знает. Она не имеет дела со словами. Она имеет дело с эмоциями. Если она чувствует себя сейчас униженной, оскорбленной — значит, именно этого он добивался, сколько бы этот торговец словами ни отрицал своих намерений. Он может без конца твердить, будто она преувеличивает, или неправильно его поняла, или вообще психически ненормальна — это будет пустое сотрясение воздуха. Она видит его насквозь.
— Вы считаете меня заносчивым, так как я утверждаю, что ваши мысли не совсем оригинальны? Вы назвали меня самовлюбленным и равнодушным только потому, что я не падаю ниц, когда знаменитая фотомодель и актриса дарит мне свое внимание? Ради Бога! В этом мире есть еще люди, которые относятся к процессу мышления серьезно. Моя голова занята мыслями об искусстве и литературе и о предназначении человека. Ваша — задницами и титьками и деньгами, за которые их можно продать. Именно в этом и разница между вами и мной. Пожалуйста, проявите хоть капельку здравого смысла и признайте это.
Вот так! Ну уж теперь-то он ее достал! Эта девица вообразила, будто за ее красотой есть еще и мозги. Теперь он проткнул этот мыльный пузырь. Она снова оказалась в своем будуаре, где ей и место, этой пробивной буржуазной греховоднице, которая наконец-то стукнулась лбом о кирпичную стену.
Он навис над ней, как дерево в штормовую погоду, и глаза его сверкали ей прямо в глаза. Его слова эхом отдавались у Кристы в ушах. Его глаза прожигали отверстия в ее мозгу. И вдруг, совершенно неожиданно, она узнала его. Он был тем аквалангистом на дне океана. Он был тем человеком, который испустил вопль, когда стал всплывать. Он — тот мужчина, которого она спасла. Глаза, которые она тогда видела сквозь очки маски, смотрели на нее теперь. Да, та же ярость, та же злость. У Кристы не оставалось и тени сомнения.