Жарким кровавым летом
Шрифт:
Но, проснувшись в третий раз, Карло понял, что больше не заснет. Он весь вспотел, его почему-то трясло. Неужели он заболел? Может быть, его вырвет или начнется понос? Впрочем, с его телом все было прекрасно, зато сердце колотилось так, будто он бежал со скоростью сто миль в час.
Он чувствовал чье-то присутствие в комнате. Это были не милые и ласковые тернеровские кузины, а что-то очень нехорошее: привидение, призрак, ужас. Он протянул руку, как будто хотел прикоснуться к чему-то, но его пальцы нащупали лишь пустоту. Это невесть что находилось не рядом с ним, а в его голове. Может быть, оно колотилось в его подсознании, пытаясь каким-то образом прорваться в сознание, сделаться ощутимым, осознанным, видимым? Чем бы оно ни было, но оно сильно тревожило Карло. Он поднялся, подошел к окну и увидел
«В тебе нет ни капли, ни черта хорошего! — услышал он крик мужчины. — Ты бестолочь! Ты ни на что не способен! За что мне достался не сын, а такая дрянь?» Бац! ремнем по ногам, бац! ремнем по спине, бац! ремнем по ягодицам, толстые пальцы чуть ли не крошат хрупкие кости стиснутой детской руки, огромный могучий мужчина в очередном обострении своего вечного, подавляющего все остальные чувства и мысли гнева истязает ребенка.
Что происходит с такими мальчиками? Что из них получается? Они настолько переполняются ненавистью, что сами объявляют войну миру. Они превращаются в чудовищ, сосредоточенных на мысли о том, как покарать мир, который не сделал ничего, чтобы защитить их. Или же они настолько переполняются болью, что им становится все равно, жить или умереть, и они кидаются голой грудью на пулеметы. Или они вешаются в пятнадцать лет, потому что в этом мире для них уже не остается никакой надежды.
И тогда он наконец все понял.
Он попытался изгнать эту мысль из своего сознания, но она обрела такой полновесный смысл, она объединила все разрозненные части, она наконец-то все объяснила.
Откуда Эрл мог так хорошо знать Хот-Спрингс?
Потому что он бывал там.
Почему он не мог никому рассказать об этом?
Потому что он бывал там тайно, выслеживая кого-то, готовя на кого-то западню.
И этот кто-то был его отцом.
Эрл не мог бояться своего отца, потому что в сорок втором он уже был опытным сержантом морской пехоты, обладателем нескольких чемпионских титулов по боксу, участником боев в Никарагуа и на всей территории необъятного Китая, а не тощим перепуганным шестнадцатилетним юнцом, который сбежал из дома в тысяча девятьсот тридцатом, чтобы спастись от гнева отца.
Но у Эрла оставалось еще одно, последнее дело к своему отцу. Карло отчетливо представлял себе ход мыслей Эрла. Эрл отправлялся на тихоокеанский театр военных действий, где его почти наверняка ждала смерть. Его дивизия к тому времени уже получила приказ о захвате Гуадалканала. Он никак не рассчитывал пережить грандиозную войну в Тихом океане, поскольку после Гуадалканала нужно было захватывать сотни других островов с непроизносимыми именами, точки на карте, на которые раньше никто и никогда не обращал внимания. Перед ним расстилался грандиозный архипелаг насилия, где человека ждала верная гибель. Но он был обязан сполна отплатить человеку, который истязал его и, что еще хуже, истязал его младшего брата, когда там не было Эрла, чтобы остановить это зло.
И Эрл должен был знать об «оружии Иисуса», о хитроумной выдумке отца с подвязкой, к которой крепился спрятанный в рукаве крошечный серебристый револьвер.
Перед мысленным взором Карло предстали события, которых, как он очень надеялся, на самом деле не было, хотя логика неопровержимо доказывала, что, скорее всего, случилось именно так: в январе 1942 года Эрл отправляется в самовольную отлучку, выслеживает по игорным заведениям и притонам разврата Хот-Спрингса своего собственного отца и в последний раз встречается с ним лицом к лицу, выходит против чудовища.
Неужели Эрл
Эта мысль ужасала Карло больше, чем что бы то ни было во всей его жизни, но он знал, что должен найти правду.
36
Когда имеешь дело с Джонни, вопрос всегда упирается в деньги. Джонни рассчитывал на очень хорошую, по-настоящему очень хорошую оплату, а также требовал с Оуни доплаты за принадлежность последнего к английской нации. Он называл эту доплату премией за Картофельный голод [50] — 20 000 долларов сверх оговоренного гонорара только за то... только за то, что землякам его предков, жившим сто лет назад среди болот графства Мейо, пришлось пережить действительно очень тяжелые времена.
50
Имеется в виду Великий голод в Ирландии (1846 — 1848 гг.), во время которого население страны уменьшилось почти на четверть за счет смертей и эмиграции.
— Старина, — возражал Оуни, — мои предки тогда торговали рыбой и мели улицы в трущобах Уэст-Энда. Сомневаюсь, что у них в то время было отложено хоть полпенни. Это высокие лорды уничтожили урожай картофеля и обрекли ваших людей умирать на речных отмелях.
— Ах, — сказал Джонни, прямо-таки светящийся от удовольствия, — если бы вы, английские лавочники, набрались смелости свергнуть этих педерастов в напудренных париках, а потом сделали настоящую революцию, нам не пришлось бы бежать в трущобы Нью-Йорка и устраивать себе новую жизнь. Мы все жили бы теперь во дворцах.
«Мы и живем теперь во дворцах, малыш», — подумал Оуни, но не стал говорить этого вслух. Спорить с Джонни казалось глупо и бессмысленно, так что сделка была заключена, и Ральф принес Джонни еще один мятный джулеп. Они с Оуни сидели на балконе апартаментов Оуни, высоко над шумной на склоне дня Сентрал-авеню. Внизу катились по широкой асфальтовой полосе автомобили, рядом ласково ворковали голуби.
— Я вижу, гора все так же хороша, — заметил Джонни, глядя за громаду «Арлингтона», на Северную гору, которая, осененная сосновыми лесами, возвышалась сразу же за домами; все источники — двадцать одна штука — продолжали неутомимо извергать горячую минеральную воду, как делали это с незапамятных времен.
— Город изменился за шесть военных лет, ведь правда, Джонни? — осведомился Оуни.
— В сороковом это все еще был город времен Депрессии. А теперь он стал современным. Теперь он хорош. Могу поспорить, что по ночам небо над ним светится.
— Ты совершенно прав.
— Теперь расскажи мне об этих малых, которые тебе так досаждают. Вроде бы они похожи на черно-коричневых [51] , которых вы, бритты, выставили против нас в двадцатых годах.
— Тебе лучше знать, Джонни, — ответил Оуни.
51
Черно-коричневые — проанглийская военизированная организация, использовавшаяся с июля 1920 по июль 1921 года британскими властями для подавления ирландского восстания за независимость. Черно-коричневые совершили ряд массовых убийств.
— Это точно. Я был в графстве Мейо и в пабах западного Дублина, бегал вместе с моими братьями с «льюисами» и «томпсонами»; мы охотились на них, а они охотились на нас. Черно-коричневых я просто ненавижу. Уверен, что они не принесли людям ничего, кроме страдания. Они сжигали, они грабили, они пытали. Ночные всадники, скрывающие свои имена, чтобы до них было труднее добраться, очень скрытные, хорошо вооруженные. Ну как, похоже, а?
— В общем, почти, — сказал Оуни. — Эти парни никого не пытают. И не поджигают. Хотя наверняка грабят. За два месяца они уже обошлись мне в сотню грандов [52] потерянного дохода.
52
Гранд — тысяча долларов (амер. сленг).