Жаркий декабрь
Шрифт:
– У нас не хватает личного состава не только для обороны всей линии соприкосновения с противником, но даже для удержания ключевых позиций, – резко возразил Модель. – Часть тылов армии отрезана. Коммуникации нарушены. Наземные пути снабжения заблокированы, транспортные самолеты прилетают редко, а того, что сбрасывают на парашютах или на грузовых планерах, совершенно недостаточно. Да к тому же многие контейнеры не удается разыскать по той причине, что летчики бросают их куда попало. Причем, несмотря на все наши просьбы, люфтваффе продолжает использовать белые парашюты, а не красные. – Переведя дыхание, командующий корпуса продолжил перечислять свои аргументы. – Далее,
Начальник гестапо выслушал пояснения генерала с непроницаемым выражением лица, но, в конце концов, не выдержал и взорвался. – Вы что, полагаете, что умнее Гитлера? Вам же известно, что разрешается только отход на отдельных участках, а общее отступление категорически запрещено.
– Боюсь, у него нет полной информации о том, что происходит здесь, – осторожно возразил Модель, помня, с кем разговаривает. – Ведь буквально все генералы армейской группировки от Лееба до командиров дивизий, были за прорыв окружения всеми наличными силами. Они же не идиоты, и лучше кого-либо знают положение на фронте. Если бы не приказ с самого верха, мы бы так и сделали. А затем организовали бы скоординированный отход за линию озер, где можно спокойно продержаться до весны, приводя войска в порядок. Но Гитлер приказал стоять на месте, а сил одного потрепанного корпуса для наступления не хватает. И скажите, я что, по-вашему, никудышный стратег? Ведь не зря же фюрер лично назначил меня командовать этим корпусом.
– Назначили вас сюда по одной простой причине, – резко оборвал его майор. – Вы таких зверств натворили на восточном фронте, что ни за что не сдадитесь в плен русским. – Лютце едва удержался от улыбки, уж больно ошарашенным выглядел генерал после такого откровения. – И вы что, даже после потери вашего танкового корпуса считаете себя непревзойденным полководцем? Ну ладно, не будем об этом. Лучше подумайте, разве Гитлер оставил бы вас здесь, если бы положение действительно было безнадежным. Понятно, что скоро прибудет помощь, и кольцо блокады прорвут.
– Вы-то сами в это верите? – резко ответил генерал, пристально глядя ему прямо в глаза.
Майор действительно верил, что резервы готовятся. Мало того, Лютце видел собственными глазами, как примерно сотня обозников, денщиков, парикмахеров, поваров и связистов училась стрелять из винтовки. Через пару-тройку недель их отправят в качестве подкрепления на передовую, если конечно, линия фронта не придет к ним сама. Под стать солдатам были и офицеры, многим из которых уже перевалило за шестьдесят. Это было бы не так страшно, будь они кадровыми командирами, однако в наличии остались только плохо подготовленные резервисты, не имеющими никакого боевого опыта. Еще имелись дивизии из Франции. Правда те, что успели прислать, уже растащили по всему фронту, а другие возможно и не пришлют, потому что зашевелились англичане. Конечно, в Германии начиналась тотальная мобилизация, однако обучение и вооружение новых частей
Не дождавшись, пока майор сформулирует ответ, генерал насмешливо воскликнул. – Разве у командования есть достаточно сил, чтобы нас деблокировать? Да откуда им взяться. На фронте и так полно дыр, которые нечем закрывать. Последние резервы армии давно полностью введены в действие, а вы толкуете о наступлении. Про снабжение я и не говорю. Как хотите, но мы отходим. Помочь нам можем только мы сами, больше надеяться не на кого. И черт с ним, с тяжелым вооружением, бросим всю артиллерию, главное вывести людей. Мне вообще кажется, что горючее нам специально не присылают, чтобы не появилось соблазна уехать.
С последним предположением Лютце в глубине души был согласен, но все равно веско возразил:
– Господин генерал, я что, должен читать вам лекцию по стратегии? Наши котлы отвлекают огромные силы русских, вынужденных держать для их окружения все свои армии. А весной эти территории станут отличными плацдармами, из которых можно будет продвинуться дальше вглубь России.
– Какая весна, майор? Вы что не в курсе, что у нас лишь тыловые части сохранили кое-какую боеспособность. А боевые подразделения мало того, что понесли потери в живой силе, так еще бросили часть артиллерии и автотранспорта при поспешном отступлении. На новых позициях у нас нет никаких укреплений, а сделать их зимой очень трудно.
– Вот видите, из-за вашего предшественника, бросившего великолепные позиции под Ленинградом, вы и оказались в такой ситуации, – вывернулся Лютце. – Из-за малодушия одного человека сведены на нет усилия целой армии. Если и вы тоже не выполните приказ, последствия будут крайне тяжелыми. И поймите, наконец, если бы ваше положение здесь было безнадежным, генеральный штаб обязательно разрешил бы отступление. Не бросит же Гитлер на произвол судьбы целую армию, он же не заинтересован в ее гибели.
– Гитлер? – Модель вскипел и, отбросив осторожность, выпалил все, что думал о фюрере. – Да ведь у этого недоучки-ефрейтора отсутствует какая-либо военная подготовка. Как политик и демагог он вне всякого сравнения, но разве Гитлер что-нибудь понимает в стратегии? Ему же ровным счетом ничего не известно о командовании силами крупнее одного отделения. Как такому человеку можно доверить управлять войсками? Он кроме слов «Ни шагу назад» ничего приказать не может. Этот безумец готов погубить целую армию ради своего престижа, только затем, чтобы не признаваться в своих ошибках. Нас уже списали в расход.
– Допустим, вы искренне так думаете. Но присяга есть присяга, – выдвинул Лютце последний аргумент.
– Присяга, говорите? – Модель весь побагровел от возмущения. – Присяга вещь обоюдная. Мы сделали для фатерланда все, что в наших силах, а Гитлер вместо благодарности гонит нас на смерть. Я поступлю так, как подсказывает моя совесть, а не как приказывает сумасшедший австрияк. Продолжать стоять на месте не только бесполезно, но просто безответственно. – В исступлении Модель уже не говорил, а кричал. – Я отвечаю за корпус, и я не допущу катастрофы.
– Офицер не может отступать перед большевиками, – заорал в ответ гестаповец. – Он сражается до конца или умирает.
Ошеломленный Модель замолк, в недоумении уставившись на капитана. Уж чего-чего, а обвинения в трусости он не ожидал услышать.
– Никто не скажет, что я трус и боюсь смерти, – нарочито медленно ответил генерал. – Но ведь погибнут еще и тысячи солдат. Взгляните на ситуацию непредвзято. Дальнейшее сопротивление не имеет ни малейшего смысла. Чтобы армия не погибла, она должна отступить.