Жаркий декабрь
Шрифт:
– Ох, ты ж, мать твою, – отчего-то майор припомнил русское ругательство, и в замешательстве добавил опять-таки на языке противника – в укрытие, быстро. – Подчиненные, лишь двое из которых сносно понимали по-русски, уже догадались, что требуется сделать, и нырнули в ближайший окоп.
Шесть человек втиснулись в неглубокую узкую щель, и пригнулись, матеря про себя лентяев, не сумевших выкопать окоп в полный профиль. На миг у них мелькнула надежда, что все обойдется, но выкопанная на большой поляне траншея была прекрасно видна вражеским наблюдателям. Правда, русская артиллерия, не останавливаясь, продолжала обрабатывать левофланговый батальон, но специально для их позиций противник любезно припас еще несколько орудий.
Хотя почти все в их группе уже участвовали в боях, но под
– Хорошо, что земля мерзлая, – заорал Лютце, подбадривая солдат, – иначе бы весь бруствер на нас обрушился. Засыпало бы к чертовой матери, и хоронить не пришлось.
Все закивали, делая вид, что ничего страшного произошло, и даже попытались обменяться шутками. Правда, заложенные уши, в которых слышался только непрерывный звон, не дали диалогу нормально продолжиться. Только Цингер, представляющий войну совсем не так, впал в ступор. Он то зажмуривал глаза и закрывал голову руками, то наоборот, смотрел не отрываясь вверх, пытаясь разглядеть что-то в сумрачном небе. Наконец, не говоря ни слова, Цингер снял с плеча автомат, сжал его крепче ладонями, и побежал кого-то атаковать.
– Куда, идиот! Назад! – Лютце метнулся вслед за убегающим солдатом и, несмотря на свою грузную комплекцию, почти смог его догнать. Еще секунда, и майор схватил бы спятившего солдата, но прямо впереди что-то ярко вспыхнуло, и весь мир вокруг вдруг рванулся вперед, а затем вниз. Спину не то чтобы пронзило болью, а просто парализовало. Дыхание перехватило, а организм, получивший такую встряску, забыл о природных рефлексах, и даже и не вспоминал о том, что надо заставлять легкие работать. Но вот судорога слегка отпустила, и Лютце снова задышал. Возвращение боли в ушах, ладонях, отбитой спине, да и во всем теле, он воспринял как хороший знак. Вернулись чувства, значит все в порядке. Его уже кто-то приподнял и слегка потряс.
– Жив, я жив, – выдавил из себя Генрих, еще сам в это до конца не веря. – И не трясите меня.
Забыв о грохочущих вокруг взрывах, впрочем, они уже несколько удалились, майор попробовал пошевелить пальцами. Убедившись, что руки целы, он сорвал с лица маску и проверил, нет ли на ней крови. Вроде голова тоже в порядке, это хорошо. Но, посмотрев дальше, Лютце чуть не стошнило. Прямо на животе у него лежал отвратительный комок, очевидно бывший недавно куском черепа несчастного Цингера. Само же тело, ставшее вдруг бесформенным, лежало впереди. Солдат принял на себя все осколки, и майор отделался лишь падением на землю, смягченным толстой одеждой и снегом.
– И какого черта я за ним побежал, – злился на себя Лютце, ползя обратно в окоп. – Мог бы послать кого-нибудь, а еще лучше, плюнуть на него. Не нужны мне такие истеричные слабаки. Верно говорят, не доверяй своему первому порыву. Он, как правило, хороший.
Ввалившись обратно в траншею, майор, уже не пугаясь обстрела, задумался над ситуацией. Пережитая опасность встряхнула его, и позволила превратить животный ужас, который он испытывал, в опасение. Посмотрев на часы и прикинув, сколько уже длится артобстрел, Лютце начал понимать, почему погиб батальон. Это отнюдь не обычная засада или случайное столкновение. Скорее всего, русские командиры, как и их германские коллеги, решили, что этот лес лучшее
Оценив обстановку, Лютце мгновенно среагировал и, не обращая внимания на канонаду, выпрыгнул из окопа. Махнув своим людям рукой, все равно в грохоте ничего не слышно, он не оглядываясь побежал вперед, к штабу полка. Схватив лыжи и рюкзак погибшего, остальные потрусили следом, пригибаясь и готовясь упасть ничком, если потребуется.
Бывшее еще недавно белым, колхозное поле, по которому они сейчас пробирались, почернело от копоти и выброшенного взрывами грунта. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не споткнуться об какой-нибудь труп или кучу земли. Но вот они вбежали в небольшую рощицу и перевели дыхание. Трескучий грохот от разрывов снарядов, в который, кажется, уже вплелись пулеметные очереди, постепенно остался позади. За рощей уже лежал хуторок, в котором разместился штаб полка, и там все было спокойно. Ни взрывов, ни черных столбов дыма, ни разрушенных домов не наблюдалось. Скорее всего, расположение немецких тылов русским известно не было.
Из штаба уже бежали люди, но почему-то в основном, в противоположную от места сражения сторону. Большая часть комендантского взвода пока еще оставалась на месте, сгрудившись у околицы. Но тыловики уже оглядывались назад, примеряясь, как бы лучше отступить.
– О, черт, – проревел Бонке, – они что, забыли, что у них есть оружие?
У большинства солдат винтовок действительно не было. Очевидно, что они старались держать их в теплом помещении у печки, опасаясь, что на улице маузеры быстро замерзнут. Лишь когда появился их командир, карабины срочно достали из землянок и домов, но на этом вся подготовка к бою и остановилось. Капитан, принявший командование над этой толпой, попытался отвести свой сброд на передовую, но к его удивлению, почти никто не шелохнулся. Неповиновение, абсолютно немыслимое еще осенью, и маловероятное неделю назад, достигло своего апогея. Чувствуя себя отрезанными от всего мира, и понимая, что русские уже готовятся к последнему натиску, чтобы их уничтожить, немцы больше думали о выживании, чем о дисциплине.
– Вот что бывает, когда командующие не выполняет приказы, – нравоучительно заметил Лютце своему фельдфебелю. – Подчиненные тоже перестают слушаться. Вот, что, Ричард. В атаку они идти не захотят, но ты хотя бы помоги им занять оборону. Штиглер, идешь с ним, остальные к штабу.
Вместе с обергефрайтером Бонке налетел на тыловиков как коршун на цыплят, и где добрым словом, где затрещиной или даже размахиванием автоматом, разогнал всех по траншеям. Самым упертым он совершенно спокойным тоном, не вязавшимся с его грозной внешностью, разъяснил, что в окопах и подвалах, подготовленных в качестве огневых точек, им будет гораздо безопаснее, чем просто стоя на улице. Растерявшийся капитан, до сих пор командовавший только бумажками, несколько прибодрился, и даже стал отдавать вполне разумные приказы.
Во дворе штаба и внутри было абсолютно пусто. Ни писарей, ни связистов, ни шифровальщиков, ни офицеров. Повсюду валялись забытые всеми бумаги, еще работали радиостанции, которые даже не выключили. Ужаснувшись подобной безалаберности, Лютце кивнул фельдфебелю, чтобы тот исправил ситуацию. В одну минуту шифровальные блокноты были собраны и спрятаны в мешок, рации разбиты, а бумаги собраны в кучу и подожжены. Управившись в штабе, контрразведчики ринулись к конюшне, и как родную приветствовали свою пегую лошаденку – одну из тех, что привезли их сюда. Больше средств передвижения не осталось, но им и одной лошади достаточно. Пока ее запрягали в сани, к Лютце подошел капитан, нежданно ставший начальником гарнизона этого хутора. Он явно расстроился тем, что единственное боеспособное подразделение в радиусе километра собирается свалить.