Жаркое лето 1762-го
Шрифт:
Да и не в такую старину, думал Иван, еще сильней мрачнея, а всего-то тридцать лет тому назад, когда юный Петр Второй Алексеевич, сын Алексея Петровича, убиенного царевича, умре и некого было садить на царство. Тогда позвали Анну Иоанновну, герцогиню курляндскую, тетку того Петра. Но позвали с оговоркой, с так называемыми пунктами, в которых было сказано, что ей войны не начинать, мира не заключать, казну не трогать, армией не командовать, законов не издавать и еще много разного подобного. Она те пункты подписала, приехала… И дальше говорили разное, каждый по-своему, но в конце все сходились в одном: царица принародно пункты порвала — и стала править по-старинному, самодержавно. А тех, кто пункты составлял и ей на подпись подавал, тех всех сперва на дыбу и под кнут, а после в железа и в Сибирь! И Долгорукие в Сибирь, Голицыны в Сибирь… Нет, эти в Шлиссельбург. Или в Сибирь? Иван задумался. А после даже встал, перекрестился. Потому что Анна Иоанновна, да кто же этого не знает,
А теперь какая служба! Теперь будут так называемые государевы работы — вечные, думал Иван. Но, также думал, унывать нельзя. Потому что вот взять того же Миниха Христофора Антоновича. Кто он был такой при полтавских героях фельдмаршалах Голицыне и Долгоруком? Рядовой строевой генерал. Но потом из-за тех пунктов с Голицыным и Долгоруким случилась беда — и Миних сразу пошел в гору, Бирон дал ему фельдмаршала. Немец немцу, разве жалко!? И Миних возымел большую силу. А после сожрал и самого Бирона, встал у самого кормила, это при младенце императоре Иоанне Антоновиче, и уже собирался произвести себя в генералиссимусы. Но тут дщерь Петрова на санях приехала, по барабану ножом х-ха! — и Миних поехал в Сибирь догонять Бирона. И пропал на двадцать лет. Думали, ему оттуда не вернуться, ему же сколько уже было, восемьдесят. Но тут дщерь умерла, взошел ее племянник, Миниха вместе с Бироном вернули из ссылки, и Бирон тихо сел под веник, а Миних вон что вытворял! И вот тут Семен прав: Миних греб бы на галере, и догреб бы до Румянцева, и вернулись бы они оба сюда, и что тут тогда было бы! Но и так, думал Иван, еще неизвестно, что будет с Минихом, может, его еще помилуют за храбрость вкупе с древними годами. Вот такие тогда были мысли у Ивана, а время шло и шло, Семен не возвращался.
А после вдруг открылась дверь, вошел Семен, встал при пороге и сказал:
— Ф-фу, какая скукотища! Не надоело тебе здесь, Иван?
Иван насторожился.
— Не надоело, говорю? — опять спросил Семен, закрывая за собой дверь и уже направляясь к Ивану.
— А что ты еще задумал? — спросил Иван.
— Я ничего, — сказал Семен, садясь рядом с Иваном.
— А он чего? — спросил Иван.
— Никита? — спросил Семен. — Никита тоже не очень чего. Не до нас ему теперь! Он же был у государыни. У государыни! — еще раз повторил Семен. — И она на него гневалась. Ну, не совсем еще гневалась, потому что, во-первых, не научились еще этому — гневаться по-настоящему, по-царски… Но и, думаю, она и после громко гневаться не будет. Такая она!
Тут Семен помолчал, посмотрел на Ивана. Иван подумал и спросил:
— За что гневалась? За пункты?
— Э! — весело сказал Семен. — Дались тебе эти пункты! Про пункты можно уже не вспоминать. Проехали пункты! — И добавил тише: — Уже в первый день проехали. Когда все это случилось, еще в самом начале, ну, когда они еще были в Казанской, присягали, Никита Иванович протиснулся к ней и говорит на ушко: матушка, а как же наш уговор, я волнуюсь, гетман тоже, также и другие братья…
— Братья? — спросил Иван.
Но Семен как будто не расслышал, продолжал:
— Он говорит: матушка, вот, я принес с собой, чтобы не делать лишней работы, секретарей не утруждать, здесь все записано по пунктам. А она улыбается, берет эту бумагу, держит ее в руках и говорит: ах, любезный Никита Иванович, вы же видите, люди просто сошли с ума, сейчас им будет не до этого, зачем им лишнее смущение, мы это им после представим, и даже в расширенном виде, а пока, говорит, извините. И х-ха!
— Что «х-ха»? — спросил Иван.
— Надорвала, — строго сказал Семен. — Свою подпись под пунктами. И говорит: ах, незадача! Но, говорит, ничего, мы к этому еще вернемся. И отвернулась от него. А там же что тогда творилось! Все же рвались к руке, все присягали. Ей, конечно. Про цесаревича забыли! Только один раз, и это уже в Зимнем, она вышла на балкон, это между тостами, и подняла его на руки, показала толпе. Как игрушку. И это все.
— А пункты что? — спросил Иван.
— Он их увез с собой, — сказал Семен. — И больше о них не вспоминал. И она тоже. А сегодня утром его вызвала и, когда они одни остались, говорит: а где наши пункты, вы их привезли с собой? Он говорит: зачем? Она: ну, мало ли. Он ей тогда: я их помню наизусть, давайте позовем секретаря, и я их ему продиктую, а вы еще раз их подпишете. Она засмеялась и сказала: вы шалун! И стала говорить о совсем других делах. А после скоро отпустила.
— Хочет порвать? — спросил Иван. Семен молчал, и он добавил: — Как царица Анна.
— Ну! — сказал Семен очень сердито. — Тоже вспомнил! Теперь другие времена. То давно было и прошло и не вернется никогда. И у нас с тобой дела. Проголодался я, вот что! И ты, я так думаю, тоже. Поэтому мы сейчас переоденемся, а особенно ты, потому что кто это сейчас ходит в старой форме, и поедем в одно место, очень интересное. Или, может быть, ты мне уже не доверяешь? Якшаться не хочешь…
— Хочу! — очень зло сказал Иван.
— Тогда собирайся.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
От двух бортов
Сборы у них были недолгие. Потому что, как оказалось, у Степана все уже было готово, он сразу принес мундир — синий, старого привычного покроя, просторный в плечах. Иван не удержался и даже попробовал рубить. Семен, на это глядя, засмеялся и сказал, что им уже пора. Иван убрал шпагу, быстро глянул в угол, на икону, и они пошли спускаться. Внизу, сзади, за домом, уже стояла коляска. Они сели и поехали, выехали через черные ворота, а дальше взяли вдоль забора. А там на мост и в центр города. А там налево и кварталов через пять попали в самое начало Галерной. Им туда и было надо, Семен по дороге сказал, что они едут к Карлу Шнапсу, был там такой в те времена довольно-таки дорогой трактир. Зачем нам туда, спросил Иван. Перекусить, сказал Семен, немного выпить, и еще там хороший бильярд. И девки, добавил Семен, с радостью наблюдая за тем, как Иван засмущался. Да ты не бойся, продолжал Семен, я Анюте не скажу. Иван только сверкнул глазами. Ладно, сказал Семен, без девок так без девок, но тогда нам будет надо много водки, а у меня очень важное дело, как мне с ним пьяному управиться? И засмеялся. Но так как они тогда уже почти приехали, то есть времени уже почти совсем не оставалось, то Семен опять стал строгим и тихо сказал, что дело у них и вправду очень серьезное, поэтому когда Семен будет с тем, кто к ним подойдет, беседовать, Иван должен смотреть в оба, и если что, не теряться. Понял меня? — спросил Семен. Понял, сказал Иван, теперь я знаю, для чего меня переодели. Для чего? — спросил Семен. Чтобы легко было махать, очень сердито ответил Иван, потому что, подумал, что его чем дальше, тем сильней заносит и скоро ему будет обочина.
Но не отказался же Иван! А вышел вместе с Семеном, и они вместе вошли к Шнапсу. У Шнапса было шумно, весело и непривычно тесно для такого еще, прямо скажем, непозднего времени. Иван с Семеном прошли через весь первый зал, и только уже во втором им нашли свободный угол. Они там сели. Им принесли того, сего и закусить. А накурено тогда там было! И уже даже кричали. Но ведь какой тогда был день! Виктория — она и есть виктория, и офицерство ликовало. Да там только одно оно тогда и было. У Шнапса же простой подлый народ даже до крыльца не допускался. Семен раз посмотрел по сторонам, потом еще раз, а потом повернулся к Ивану, взял чарку и поднял ее. Без слов! Это Ивана крепко удивило, но он, конечно, ничего на это не сказал, они молча чокнулись и выпили.
Так оно дальше и пошло — пили без лишних слов. Но понемногу, под хорошую закуску. И еще два раза вставали, ходили бить шары в бильярдную, после возвращались, опять пили и закусывали. И чем дальше, тем сильней Семен мрачнел. Они же ждали человека, а тот никак не приходил. А потом то ли Семену это надоело, то ли еще что, но, чарка за чаркой, он про это как будто забыл. А потом даже совсем, наверное, забыл и стал таким, как всегда, то есть мало-помалу разговорился, начал рассказывать о своей любимой тамбовской деревне, о своих, как он их всегда называл, ворах, потом о том, как его дед пытался отучить их воровать, но бесполезно, потом о том, как тот же дед, еще до своей отставки, служил в Семеновском полку и был в Москве, когда туда приехала царица. На этом Семен замолчал и многозначительно посмотрел на Ивана. Иван молчал. Приехала, опять сказал Семен, и разодрала пункты. А, подумал Иван, вот оно что, Семен об этом тоже думает! А Семен еще раз осмотрелся, вокруг всем было не до них, но все равно налег на стол, чтобы быть ближе к Ивану, и очень сердито сказал: