Жасмин
Шрифт:
Хотя моя, похоже, застыла. Я неустанно копалась в себе, вспоминая каждое недоброе слово или ехидное замечание, которые я когда-либо, не подумав, бросала Лиаму — а теперь горько сожалела о каждом. Мне оставалось только надеяться — он знал, что я говорила те слова от досады или злости. Я не имела в виду ничего такого на самом деле.
Как-то раз, после нашей очень жаркой ссоры (мы только обручились), Лиам пошел, купил мне цветы и предложил помириться. Но я была еще настолько зла, что не согласилась идти на мировую. Я швырнула этот букет лилий ему в лицо. И только я это сделала, как испытала к себе сильнейшее отвращение. Но это чувство только усилило мою злость. А когда Лиама тут же будто ветром
Самым сложным для меня стали звонки друзей и семьи, а еще их визиты. С этим я справлялась хуже всего. Они, конечно, пытались помочь, что-то сделать для меня, оказать какую-нибудь услугу, но мне просто-напросто хотелось, чтобы меня оставили в покое, чего они, похоже, никак не хотели понимать и принимать. Они были преисполнены самых добрых намерений. Я знаю.
В следующем месяце, в декабре, я собиралась съездить на недельку в Калифорнию к Лоре — подруге, которая эмигрировала в Штаты в прошлом году. Мы с Лиамом купили билеты на самолет, чтобы слетать вместе. Когда она позвонила после похорон, я разрыдалась в трубку и сказала, что не смогу приехать, но она умоляла меня подождать и посмотреть, как я себя буду чувствовать к тому времени. Возвращать билеты было уже действительно слишком поздно, поэтому, чтобы её успокоить, я согласилась, хотя никуда лететь не собиралась. За все это время я всего один раз вышла из дома, за едой. Но даже это мне показалось пыткой. Нет, не вылазка сама по себе, а то, что пришлось возвращаться в пустой дом. Когда я была вне дома, мне поскорее хотелось вернуться обратно, но, когда я находилась дома, мне хотелось быть подальше отсюда. Я пребывала в ловушке постоянного беспокойства, и мое состояние не улучшалось, несмотря ни на что.
Ко мне являлись друзья и семья, пытавшиеся убедить меня выйти на прогулку, мотивируя тем, что плохо сидеть весь день в четырех стенах. Но я всегда отказывалась. Дом был моим убежищем. Я не хотела видеть никого из знакомых Лиама. Они могли попытаться заговорить о нем, ненароком потревожить старые воспоминания, они бы сыпали и сыпали соль на раны. Поэтому я порвала со всеми, с кем только могла. Я отключала сотовый и не подходила к окнам, а если кто-то звонил в дверь, то я не открывала. В конце концов, у визитера опускались руки и он, сдавшись, уходил.
К сожалению, с мамой такой номер не проходил, потому что у неё были собственные ключи. Прятаться от неё тоже смысла не было, от этого она становилась только напористее. Как-то раз, спустя два месяца наблюдений, как я прозябаю в океане жалости к себе, она пришла, чтобы прочесть мне лекцию о том, что я еще должна сделать.
— Сделать? — тупо переспросила я. — Что это значит? Я все уже сделала.
Я разобралась со всем, что было связано с похоронами, а после прошла через всю эту утомительную юридическую волокиту: сходила в банк и оформила у поверенного необходимые документы в связи со смертью мужа, чтобы закрепить за мной выплаты по ипотеке. Когда я получала свидетельство о смерти, меня разобрал идиотский смех. Это ведь такая дурость выдавать справку о... Я договорилась со школой, где преподаю, об отгулах. Я все сделала, чтобы ипотека ежемесячно выплачивалась вместе с кредитом на телевизор с большим экраном, который мы взяли себе в качестве рождественского подарка. И только после этого, я позволила себе заползти в свое логово, будто раненое животное, чтобы исцелить свои раны. Разве на этом не все? Что еще нужно сделать?
— Ты до сих пор ничего не сделала с домом, — терпеливо пояснила мама.
— Я выясняла про ипотеку... — начала было я, но мама прервала меня.
— Я не об этом. — Она на мгновение умолкла в нерешительности. — Здесь повсюду лежат его вещи: одежда, его исследования. Ты должна их прибрать. Может, его родители захотят что-нибудь забрать. Надо разобрать его кабинет. Тебе просто необходимо начать все заново...
— Прекрати! — сорвалась я, отчаянно желая не дать ей сказать больше не единого слова. Где-то в глубине души, я знала, что она права, но мне уже и так пришлось сделать слишком много, и я просто не могла себя заставить сделать еще больше. Одна только мысль об этом прошибала пот. Я будто оказывалась в ловушке: беспомощная, забывшая, как дышать. Я заставила себя собраться с мыслями.
Я понимала, что если мама поймет, в каком я нахожусь состоянии, то она будет проверять меня по десять раз на дню. Поэтому я объяснила, как можно спокойнее, что если займусь вещами Лиама, то для меня это будет означать, будто я теряю его снова и снова.
Но спустя несколько дней, я подумала, что, наверное, она была права. Поначалу, я находила успокоение в одежде Лиама. Я надевала его рубашки и чувствовала близость к нему. Но когда его запах выветрился, видеть их висящими в шкафу каждый день, как напоминание, что он никогда не вернется домой, стало просто невыносимо. И когда я осознала, что целыми днями хожу в пижаме, лишь бы не открывать шкаф и не видеть их, я решила стиснуть зубы и наконец-то убрать их оттуда. Для нас обоих шкаф был маловат, по крайней мере, теперь моя одежда не будет мяться, а мама на какое-то время отстанет от меня.
Приняв решение, я сложила его рубашки и убрала в одну из пустых коробок, стоявшую рядом. Но потом я потеряла свою решимость и ушла, неспособная довести это дело до конца. Я ушла в его кабинет и свернулась калачиком на его большом кресле за столом. Я сидела и рыдала, как последняя трусиха, сжимая в руке платок.
Я всегда любила эту комнату. Книжные полки здесь ломились от книг: по истории, мифам, легендам, суевериям, фольклору и сказкам. Даже календарь на стене сообщал, что на дворе сентябрь, словно все в комнате застыло во времени.
Всякий раз, когда Лиам был дома, он всегда работал здесь за своим ноутбуком. Пока мы были женаты, он несколько раз уезжал за границу по работе. Я очень скучала по нему, но, по крайней мере, знала, что он вернется. Как бы мне хотелось все вернуть...
На столе лежала книга. Она была открыта на странице, которую читал Лиам. Это был один из тех здоровенных древних фолиантов в кожаном переплете, иссохшая от времени бумага которого обладала характерным запахом. Книга была открыта на середине главы, в которой рассказывалось, как распознать дьявола, когда тот принимает облик животного.
Казалось, что любое черное животное могло быть связано с дьяволом — черные кошки, черные собаки, черные лебеди...
При упоминании черных лебедей меня передернуло от воспоминания, когда они попадали с неба на похоронах. До того случая, я даже не знала, что они существуют в природе. Дальше в книге говорилось, что в древние времена крестьяне убивали всех черных животных, опасаясь, что в них вселился слуга дьявола. От прочитанного мне стало не по себе, хотя я постаралась не принимать близко к сердцу все эти суеверия и вообще не думать об этом.
Я провела пальцем по странице, чтобы почувствовать близость к Лиаму. Он любил читать. И любил фольклор. Наверное, эти слова были последними из того, что он прочел. На самом деле, скорее всего так и было, именно их он читал, прежде чем встать и пойти за мной на работу... Я захлопнула книгу и отпихнула её. Пора мне уже свыкнуться с мыслью, что Лиам больше не будет сидеть в этом кресле и ждать моего возвращения домой. Его больше нет, и сколько слез ни прольешь — он не вернется.
Я взяла книгу и нашла её место на полке, рядом с книгой о волшебных существах, которую Лиам написал сам. Я сняла книгу с полки и полистала её в поисках упоминаний о черных лебедях. Но ничего не нашла, правда, мне попалась глава о волшебных лебедях. Я открыла её и начала читать.