Жасминовые ночи
Шрифт:
Однажды вечером Фелипе впервые оставил машину за воротами и заглушил мотор.
– Сегодня придет Йенке, – негромко сообщил он и показал на узкий промежуток между двумя кипарисами. – Там выломана доска в ограде – видишь? Если потребуется, так можно быстрее всего скрыться. Но это я говорю на всякий случай. – Он пожал плечами. – Обычно все проходит нормально.
И Саба поверила ему, потому что хотела верить.
– Откуда ты знаешь?
– От Клива. Вчера я встречался с ним.
– Вот и хорошо. – Ей уже надоели эти вечеринки. – Почему он так
– Не знаю. – Лицо Фелипе помрачнело. – Мне лишь известно, что они хотят отправить Йенке в Северную Африку. Клив что-то сказал про аэродромы противника. Война там сейчас в полном разгаре.
Саба похолодела. Ей было невыносимо больно думать о Доминике.
– Итак, сегодня вечером будем действовать. Паспорт. Давай повторим еще раз план действий.
Фелипе повернулся и взял с заднего сиденья нотную тетрадь. Одна из страниц держалась на зажиме.
– Для немцев его имя Йозеф Йенке. Он шатен, среднего роста, мускулистый. Будет одет в красный жилет. Он закажет тебе песню «Моя смешная Валентина». Ты посмотришь на меня, я кивну. Все нужные документы находятся на четырнадцатой странице. – Он протянул ей тетрадь. – Когда ты исполнишь песню, достань из нот эту страницу и оставь ее на пюпитре – он заберет ее позже, когда будет безопасно. Не отдавай ему в руки. Жди. После этого тебе останется лишь сфотографироваться с ним. Об остальном он позаботится сам. Все очень просто.
Фелипе улыбнулся. Сегодня он выглядел особенно элегантно – подстриженные тонкие усики, аккуратный черный платочек в кармане кремового смокинга. Свежевыбритые щеки сияли здоровьем.
– Сегодня ты прекрасно выглядишь, – невольно вырвалось у нее, и она смутилась.
– Ты и сама неплоха, детка, – прорычал он голосом Сачмо. – Дай пять!
Она обняла его.
– Я ни с кем не пела с таким удовольствием, как с тобой, – выпалила она, и он устремил на нее свой взгляд раненого зверя.
– Да, – тихо пробормотал он и покачал головой.
Отто Энгель, как всегда, вышел к ним навстречу из шумной толпы. На нем был новый домашний жакет из голубого шелка. Он обратился к Фелипе по-немецки, и Фелипе перевел его слова Сабе на смеси ломаного английского и турецкого. Когда Фелипе восхитился его жакетом, Отто приосанился, бросил взгляд на Сабу и сообщил, что эту покупку он сделал у портного на Большом Базаре. Он поцеловал руку Сабы, оставив на ней чуточку пены от пива, которое только что пил. Засмеялся и слизнул пену. От отвращения у Сабы пробежали мурашки, хотя она сделала вид, что ничего не произошло. Сегодня вечером, сообщил Отто, они празднуют хорошие новости из Берлина – у его брата родился первенец, поэтому пускай все нальют себе то, что им нравится, – шампанское, пиво, шнапс… каниак, – добавил он, ткнув пальцем в турецкий бренди, – хотя лично он считает, что на вкус это конская моча.
– Не в обиду вам будь сказано, юная мадемуазель. – Отто снова поцеловал ей руку и пошевелил бровями.
– Он идиот, – тихонько шепнул Фелипе, не убирая с лица улыбки.
Вечеринка шла своим чередом. Голоса звучали все громче и, наконец, слились в сплошной рев. В конце зала, возле большого окна, группа мужчин окружила деревянный пивной бочонок и с криками «Stein, Stein, Stein» глотала пиво – кружку за кружкой. Три юные девушки, невесть откуда взявшиеся, сидели на диване с напряженным видом. Только одна из них, с голыми ногами, в дешевом платье, весело хохотала.
Было так жарко, что по спине Сабы ползли змейки пота. Северин распахнул ставни, и по залу пронесся прохладный ветерок. Фелипе заиграл на гитаре. Северин шикнул на пьяную толпу и поглядел на Сабу, словно не мог дождаться, когда она начнет петь. Она уже заметила, что он с жадностью слушал музыку, в отличие от остальных. Когда она пела, его точеное лицо расслаблялось; он как бы переводил дух, словно справившись с каким-то своим внутренним кризисом.
Фелипе, старавшийся выпить с самыми разными немцами, чем больше, тем лучше, сказал ей, что Северин очень одинок. Ему всего двадцать шесть лет, в Мюнхене у него остались жена и ребенок, родившийся уже после его отъезда. Он не виделся с ними два года и очень скучал. Фелипе сообщил это без всякого сочувствия – мол, ублюдок, так ему и надо.
Саба думала иначе. В неярком свете аскетичное лицо Северина казалось невинным и печальным, а в его взгляде читалась симпатия. Ей было странно думать, что, если бы он не был немцем, она обязательно поговорила бы с ним, и они, возможно, стали бы друзьями. Как минимум.
Фелипе настраивал гитару для следующей песни, когда в дверях послышался шум – прибыли новые гости. Отто хлопал всех по плечу и хохотал своим грохочущим смехом.
Фелипе повернулся к ней и шепнул:
– Пилот здесь – вон тот, справа. Продолжай петь.
– Теперь послушайте следующую песню, – объявил он потом по-немецки. – Очень страстную испанскую песню про любовь.
Пьяные немцы одобрительно завыли. Танцующие офицеры крепче прижались щеками к русским девицам. Саба взяла микрофон.
Она посмотрела на пилота, их взгляды встретились, и он тут же отвел глаза. У него было приятное лицо без особых примет, по-военному короткие волосы и одухотворенное лицо. Он стоял возле Энгеля, уже изрядно пьяного, и смеялся, слушая его.
Он непринужденно держался и, казалось, был рад, что оказался здесь. Она даже подумала на миг, что бывают шпионы, получающие кайф от своего ремесла, – ведь любят же некоторые люди вынюхивать чужие секреты. Она уже знала, что не принадлежит к их числу.
К пилоту двинулась русская девица. Она подняла руки, выставив на обозрение пучки влажных волос под мышками. Ей хотелось танцевать. Фелипе нахмурился. Девица могла все осложнить.
Теперь Саба пела турецкую песню, которой научила ее в детстве Тан. Уголком глаза она видела, что Северин нетерпеливо глядел на нее. Народные песни нагоняли на него тоску – он всегда заказывал джаз либо блюзы. Как только она допела, он подошел к Фелипе и заговорил с ним по-немецки.
Фелипе взглянул на Сабу и улыбнулся. Сыграл вступление к «Хороший и нежный» Бесси Смит, и она запела, как всегда, старательно добавляя турецкий акцент, что ей было нетрудно – она просто имитировала Тан. А гитарные аккорды Фелипе напоминали ей прохладные морские волны.