Жажда, или за кого выйти замуж
Шрифт:
Но ровно в три часа, не задержавшись ни на минуту, Катерина сунула ноги в сапоги, не застегнув шубу, подхватила сумку с платьями и чуть не бегом помчалась к лифту.
Она так бежала по улице Островитянова к автобусу, словно за ней гнались, словно кто-то имел право остановить её, вернуть обратно, заставить сидеть в пахнущей спиртом и хлороформом операционной.
Не раздевшись, включила воду. Катерина любит сразу после работы забраться в неё и готовить себя к жизни домашней.
Расслабилась в тепле, и то, что говорила Тамара, — стало несерьёзным.
До свадьбы они очень часто бывали в театре. Юрий приходит в театр всегда чуть раньше, у дверей никогда не стоит — заложив руки за спину, ходит взад-вперёд, гуляет. Катерина понимает — сидячая работа! Увидев её, идёт к ней навстречу, улыбается, сверяет часы. Он помогает ей раздеться, ведёт её в буфет. Заботливо покупает бутерброд с рыбой или с ветчиной, кофе, смотрит, как она ест, и брови поднимаются углами над светлеющими глазами. Да только за одну эту уютную минуту она готова мучиться ещё полгода.
Надела она красное платье, волосы подобрала высоко, подкрасила ресницы. Времени ещё оставалось много — час до выхода, и она прилегла с книжкой.
То ли от предвкушения вечерней радости, то ли оттого, что ночью почти не спала, уснула. Это был не сон, лёгкое покачивание на волнах, голубой цвет летнего, почти забытого неба, розовое аккуратное солнце. Оно здесь живёт. Человек не бывает здесь. Здесь царствует густо-оранжевый цвет. Это на земле цвет часто не главное, около солнца цвет — первое, главное, единственное знание. Цвет — свет. Он струится, течёт. Кроме цвета-света, ничего нет. Нет звуков, нет запахов, нет движения, нет тепла и холода, нет плоти. Как она здесь очутилась? Что сумеет она понять здесь такое, чего не умела понять дома?
— Юрий! — зовёт она, словно чувствуя, что он здесь.
И он вправду здесь. Юрий светится зелёным светом, точно таким, какой исходит из его глаз. Так же, как на земле, Юрий не даётся ей в руки: он — рядом, и его нет. И, хотя она спит, она понимает наконец то, чего не могла понять: Юрий — не человек. Только обличье человека, а так — духовность, лишённая быта и слабостей. Юрий знает то, чего не знает она: человеку нужно отречься от своего тела, от своих желаний, от жалости к себе. Ни холодно ни тепло, ни хорошо ни плохо, ни грустно ни весело… вечная жизнь — это просто цвет-свет.
Так же внезапно, как уснула, проснулась. В комнате темно. Белый фонарь — единственный свидетель её странного сна.
Сколько сейчас времени?
Шесть часов.
Она проспала театр!
Сорвалась с места, за секунду оделась.
Только в такси отдышалась.
— Скорее, скорее! — умоляла она водителя. Улыбающийся шофёр повернулся к ней:
— Часы пик. Разве можно скорее? Живи пока. Рано тебе думать о весёлом исходе!
Она проспала театр! Как же это получилось? В шесть они уже должны встретиться, чтобы вместе поужинать. А сейчас десять минут седьмого. Юрии останется голодный.
Шофёр нарочно притормаживает перед светофорами и перед каждым углом!
— Скорее, умоляю вас, — просит она.
— Все спешат. Чего спешат? Что нас ждёт? Нас ждёт авария, если будем спешить. Попадём в аварию, разве вы доедете дотуда, куда спешите? Ни за что. Вот если подумать, зачем люди спешат? Спешить никак нельзя. Доедем потихоньку.
Доехали. Как ни странно, была она около театра за пятнадцать минут до начала.
Юрий неторопливо подошёл к такси.
— У тебя хватит денег? — спросил.
Она кивнула, вышла к нему.
— Что случилось?
Под его строгим взглядом она сжалась было по привычке, но тут же сказала себе: вовсе не строгий, он — вечный, она же поняла! — и как можно холоднее, по крайней мере, без ноток извинительных и жалких, сказала:
— Чудеса, уснула! Намертво уснула!
Ощущать его рядом, высокого, красивого, на которого все оглядываются, было необыкновенно хорошо. Но помимо воли, вопреки ощущению радости идти рядом с Юрием, шевельнулась мысль: он же не человек, в вечности нет людей, есть только цвет. Его цвет — зелёный, её — карий.
Они смотрели «Двое на качелях». Она следила за действием механически, слышала голоса актёров, именно голоса, интонацию, тембр, смысла почти не понимала — в ней, помимо воли, рождалось отстранение от внешней жизни. Так же много легче жить! Так жить прекрасно: не рвётся от боли сердце и нет обиды на Юрия. И плевать на его обиду.
Юрий недоступный.
Если он не человек, она-то, как раз наоборот, — совсем земная, она помогает женщинам вылечить тело, родить человека, далёкого от вечности, земного. В вечности нет боли, А родить — больно. Жить — больно. Значит, Юрий не живёт? Он механически делает изо дня в день одно и то же. Изо дня в день. Одно и то же. Ему бывает больно? Холодно? Одиноко?
От автобуса до подъезда идти в темноте. Катерина, когда возвращается поздно, трусит. Втянет голову в плечи, от страха ноги заплетаются. Всё ей кажется, сейчас со спины или сбоку на неё набросится злое, в жестокости живущее существо.
С Юрием она не боится ничего. Ни темноты, ни злых людей. И в темноту вступила легко.
Темноты сегодня как таковой не было. От снега шел свет. В первую минуту ничего не заметила, Она только услышала тяжёлое дыхание. Юрий рванулся куда-то вбок, бросив её руку. Только тогда она увидела тёмный клубок. Крикнуть не смогла, побежать следом за Юрием не смогла.
Юрий отшвырнул одного, рывком за воротник поднял другого. Он, видимо, смотрел вниз, на лежащего, потому что не услышал, как первый, которого он отшвырнул, кинулся на него. Катерина даже крикнуть не успела, но в следующее мгновение всё переменилось: не Юрий очутился под дюжим парнем, а парень упал как подкошенный.
Медленно Катерина двинулась к Юрию.
В белом свечении снега Катерина увидела навзничь лежащую женщину, в одном платье, без шапки, с рассыпанными по снегу, как по подушке, волосами. Около валялись шуба, шарф и шапка.