Жажда искушения
Шрифт:
— Благодарю вас, лейтенант. Не думаю, что за мной нужно присматривать, — холодно ответила Энн.
— Не думаете? — Марк скрестил руки на груди. — Если вы правы и на вашего мужа действительно напали, вы сами, миссис Марсел, находитесь в опасности. Особенно если вы не рассказали нам все, что знаете, не сообщили все, что, возможно, сказал вам муж.
Она не ответила. Побледнела как мел, но и только.
— Доброй ночи, миссис Марсел. Не ходите домой одна.
На этот раз она не стала с ним спорить.
Она стояла, как прелестная скульптура, пусть и покрытая запекшейся кровью, —
Эта женщина умеет быть твердой как скала, мысленно заметил Марк.
В этом не приходилось сомневаться: обернувшись, чтобы уйти, он почти физически ощутил стену, которую она воздвигла вокруг себя.
Она лгала через силу.
Марсел, несомненно, сказал ей что-то еще.
Что-то, что может иметь значение.
Марк знал это точно — так подсказывала профессиональная интуиция.
Ее муж сообщил ей что-то, что является ключом ко многим разгадкам. Но что, черт возьми?
И как, будь она проклята, ему это из нее вытянуть?
Глава 4
Приготовления к вечернему представлению в «Аннабелле» были в полном разгаре, когда девушки в задней гримерной начали нервно перешептываться. Джина Лаво называла эту комнату раздевалкой. Покачивая головой, Синди Маккена смахнула слезу со щеки: в то, что произошло, трудно было поверить.
Все шло в клубе сегодня вечером своим ходом. Затем знакомый коп, бывший в этот день выходным, принес весть о смерти Джины Лаво. Парень, который это сделал, находился в больнице при смерти, возможно, уже агонизировал. Он оказался художником, сообщил коп. Уроженец Нового Орлеана, отличный белый парень, красавец, взбесившийся, наверное, из-за чего-то, что сказала ему Джина. Странно, но именно сегодня открылась выставка, на которой демонстрировался цикл картин этого самого Джона Марсела под названием «Дамы красного фонаря». «Если я правильно понимаю, — сказал коп, — теперь его картины будут рвать из рук».
Чужое горе всегда подогревает людское любопытство, неприязненно подумала Синди.
Портрет Джины на выставке представлен не был. Джон Марсел его не закончил. Еще не закончил. Однако Синди видела картину, и она была прекраснее всех. Художнику удалось запечатлеть все лучшее и красивое, что было в Джине. Джон утверждал, что никогда не продаст этот портрет.
Джон не убивал Джину. Синди это знала. Точно знала. Он любил Джину. Он любил всех девочек в клубе. Они были ему интересны. Как интересны писателю его персонажи или любому человеку интересны люди, историю жизни которых он хочет понять и рассказать другим. Просто Джон Марсел рассказывал людские судьбы с помощью кисти и красок. Значит, копы схватили не того.
И никакого значения не имеет тот факт, что на Джоне Марселе обнаружили кровь Джины. Марсел ее не убивал и точка. Интересно, удастся ли Синди увидеть Джона? Может, она пойдет завтра утром в церковь и помолится за него. Может, навестит Маму Лили Маэ, живущую в Дельте, и попросит ее поколдовать, чтобы он остался жив. А может, сделает и то и другое: пусть и молитва, и ритуалы вуду помогут ему. Синди Маккена покинула дом и почти четыре года проучилась в колледже Айвилиг, однако правду говорят, что девушка может убежать из Дельты, но не от нее. Добрая католичка из Дельты ходила в церковь.
Но ходила она и к Маме Лили Маэ.
— Синди, твой выход, — напомнила Эйприл Джэггер. В ее голосе звучало предостережение. Эйприл была высокой, пластичной, поразительно красивой девушкой. Ее темная кожа казалась такой шелковистой, что было трудно справиться с искушением и не прикоснуться к ней. Но никто не прикасался. Эйприл была замужем. Она выступала в клубе, но это ничего не значило. Просто этим она зарабатывала деньги. У нее была годовалая дочка, и они были намерены через несколько лет переехать куда-нибудь подальше от Луизианы. Эйприл не имела возможности учиться в колледже, но была от природы умна. Ее отец погиб во время шторма, рыбача на чужой лодке. Мать поднимала одна восьмерых детей. Эйприл и ее муж Марти, один из четырех мужчин-танцовщиков клуба, уже выгодно поместили свои сбережения.
— Дорогая, твой выход, — повторила Эйприл.
Дюваль делал отметки в журнале, если девушки опаздывали на свой выход. Он был очень строгим хозяином. У Хэрри Дюваля, как и у многих его девушек, было нелегкое детство, которое он провел отчасти в Дельте, отчасти на улице. Он обладал поразительной внешностью, поскольку в нем смешались белая и черная кровь: медного цвета кожа прекрасно гармонировала с удивительно зелеными глазами на решительном лице хорошей лепки. И он держал себя в отличной форме. В свои почти шестьдесят лет он был строен и физически силен. Он никогда не ударил ни одной из своих девушек, насколько было известно Синди, а по нынешним временам многие хозяева клубов поколачивали своих женщин. Он честно платил им. Когда кто-то из девушек уединялся с мужчиной, он получал комиссионные, но никого из девушек не принуждал к проституции. Конечно, печально, что приходилось работать на Хэрри, а Синди, которая имела счастье получить образование, тем более страдала от этого, но жизнь есть жизнь, у Синди были свои обязательства в этой жизни, и Хэрри помогал ей их выполнять.
— Иду, уже иду, — ответила Синди.
Обычно девушки шутили, иногда подначивали друг друга. Но только не сегодня. Сегодня обе были бледны. Джину убили.
— С тобой все в порядке, дорогая? — спросила Эйприл.
— Да.
Эйприл била дрожь.
— А со мной — нет. Я хочу сказать, что мне трудно поверить: встретила девушка порядочного парня, все хорошо, а он… О Господи, ты думаешь он мог это сделать?
— Ты имеешь в виду Джона?
— Да, Джона.
— Нет. Нет, не думаю, — ответила Синди.
— Случаются и более странные вещи, полагаю.
— Да, конечно. Но…
— Но — что?
Синди пожала плечами.
— Джина встречалась со многими, у нее была масса друзей. — Синди колебалась. — Джина притягивала к себе, как магнит. В нее влюблялись, ее любили. Порой из-за любви к ней сходили с ума. Друзья становились врагами и тому подобное.
— Послушай, будь поосторожнее, слышишь меня? У меня есть Марта, и я не выйду отсюда без него, можешь быть уверена.
— Я буду осторожна. Очень осторожна, — пообещала Синди, теперь она тоже дрожала.