Жажда искушения
Шрифт:
Он помолчал, глядя себе под ноги, и она поняла, что он пытается быть с ней как можно мягче, но от этого становилось еще страшнее, чем от его упрямой решительности.
— Кровавый след тянется от места убийства сюда, — непреклонно напомнил он.
— Но ведь мог же на них обоих напасть кто-то другой?
— Судя по уликам, которыми мы располагаем, такой сценарий маловероятен.
— Но и не так уж невероятен.
Он долгим взглядом посмотрел ей в глаза:
— Если у вас есть какая-нибудь другая ниточка, я с радостью начну искать в этом направлении. У вас есть что-нибудь?
— Нет, — подумав, ответила Энн. — Пока нет.
— Пока? — повторил он,
— У меня есть ваша визитка, лейтенант.
— Предупреждаю вас…
— Не вздумайте совать свой нос в мои дела, лейтенант.
Биение жилки на шее выдавало его ярость. Сначала он ничего не ответил, даже выдавил из себя очередную улыбку. Потом сказал:
— Если понадобится, миссис Марсел, я вызову вас в участок.
С этими словами он наконец ушел, негромко, но решительно щелкнув дверным замком.
Дрожа, Энн добралась до дивана и рухнула на него. Этот лейтенант опасен. Совершено убийство, кто-то должен за него ответить. Обидно, но всем кажется сейчас очевидным, что преступление совершил Джон.
А он его не совершал.
Откуда ты-то сама это знаешь? — невольно вырвалось у нее. — Может ли вообще один человек до конца знать другого?
Он не убивал эту девушку, Джон не мог. Энн знала его.
И не понимая, каким образом, но была решительно намерена доказать, что он невиновен.
Марк дремал, но его терзали бессвязные, тревожные видения.
Лицо Джины.
Глаза Джины.
Он знал ее не столько давно, сколько хорошо. Она была другая. А может, не такая уж другая? Может, просто она научила его понимать, что любое человеческое существо — дитя какой-то женщины, и, вероятно, ее способность смеяться перед лицом всех несчастий помогала ему тогда, когда он в этом больше всего нуждался. Джина верила. Она верила, что ее жизнь изменится, что дни ее наполнятся любовью. Она умела танцевать с чувственностью, способной, казалось, вызвать возбуждение и у евнуха так, что его половой орган восстал бы, словно хвост у ящерицы, но все, чего она хотела от жизни, — это аккуратный белый забор из штакетника, две кошки во дворе, собака, двое детей и муж, возвращающийся каждый вечер домой. Она любила готовить, шить. Мечтала когда-нибудь объехать все американские парки аттракционов, покататься на всех прогулочных корабликах, съехать со всех горок. Когда-нибудь.
«Когда-нибудь» казалось ей таким близким!
«Когда-нибудь» окончилось смертью.
К одиннадцати часам Марк отказался от попыток уснуть. Все равно ничего не получалось. Он выбрался из постели и побрел в душ, моля Бога, чтобы вода принесла облегчение. Чисто вымытый, но ощущающий себя грязным и запущенным, он вышел из душа и направился к письменному столу. Постоял, глядя на фотографию Мэгги, потом устало присел на край кровати.
Удивительно: он ни на минуту не забывал жену, но понимал, что жизнь продолжается, что у него важная работа и что он не одинок. Ему повезло. Мэгги оставила ему двух сыновей: Майкла, которому было теперь двадцать шесть — сюрприз, подаренный им жизнью еще в начале студенческих лет, и Шона, двадцати двух лет, оканчивающего кинофакультет университета Майами. У ребят все было хорошо, у него тоже. Возможно, сыновья — самое дорогое наследство, оставленное ему Мэгги. Брак их не был идеален, идеальных браков вообще не бывает. Но жили они хорошо, и в день ее похорон он понял, что любит ее так же страстно, как любил в день свадьбы.
Они повздорили в тот день, когда она собиралась
Но тут он увидел выражение ее лица, боль в глазах, застывшие в них слезы. Она всегда была здравомыслящей женщиной. Такой, какая нужна копу. Она научилась жить с постоянным страхом за него, потому что была сильной. Такой сильной!
Она никогда не плакала. Даже тогда, когда узнала об опухоли, даже тогда, когда он сам не выдержал и разрыдался. Лишь один раз слезы выкатились из ее глаз, только раз, уже перед самым концом. Она не могла перенести мысли о том, что не увидит, как ее сыновья станут взрослыми. Ей непереносимо было видеть их слезы и слезы Марка, поэтому все они старались не думать о том, что предстояло. У них было время, и они разговаривали. Однажды Марк сказал ей, что никогда не сможет вновь полюбить, она ничего не ответила, лишь потрепала его по волосам: «Ты не сможешь жить без любви, любовь нужна всем». Он спорил, а она лишь улыбалась: «Только непременно убедись, что она хорошая женщина, Марк. Потому что ты хороший и заслуживаешь самого лучшего. Марк, ты ведь человек. Ты любил меня. Мы ссорились, боролись друг с другом, но это было прекрасно. Не наказывай себя за то, что мы любили друг друга!» В другой раз она сказала ему: «Не оставайся один слишком долго, Марк. Боже, я люблю тебя. Не будь одинок. Не сломай себе жизнь из-за меня. Только помни: никогда не суди о книге и о женщине по обложке».
Перед смертью она очень страдала от болей. Но в самом конце просто тихо обмякла в его руках. Майкл и Шон стояли рядом. С тех пор прошло почти семь лет. Он все еще любил Мэгги. И именно ее слова заставили его в тот вечер, когда он чуть не арестовал Джину, осознать, что в этой девушке было много хорошего. «Никогда не суди о книге и о женщине по обложке». Благодаря Мэгги он смог рассмотреть то, что было спрятано в Джине под внешней оболочкой. Чем бы она ни зарабатывала на жизнь, она была хорошим человеком, жизнелюбивым и любящим.
Она умерла за свои мечты, так ему казалось.
Услышав шум за входной дверью, Марк машинально выхватил пистолет из кобуры, висевшей на спинке стула. Но тут же понял, что кто-то открывает дверь ключом. Майкл. Он быстро встал, натянул трусы и джинсы. Когда раздался стук в дверь его спальни, находившейся в дальнем конце квартиры, он был почти одет.
— Дедушка?
— Входи, детка, — крикнул он, открывая дверь. На пороге стояла Брит, дочка Майкла, которой только что исполнилось шесть лет. Она смотрела на Марка огромными голубыми глазами, как у бабушки. Он сообразил, что волосы его после душа взъерошены и, должно быть, он похож на черта.
— Папа сказал, что ты не можешь быть дома так поздно. А я сказала, что ты здесь, потому что видела твою машину.
— Ты умница.
— Я собираюсь, когда вырасту, стать сыщиком, — гордо заявила она.
Он поднял бровь и открыл было рот, чтобы посоветовать ей стать кем-нибудь другим: работа в полиции опасна, и он не хочет, чтобы с ней что-нибудь случилось.
Однако, подумав, решил, что не имеет права говорить ей это. Жизнь вообще штука опасная, и он будет тревожиться о внучке, чем бы она ни занималась, но она имеет право сама решать, что делать ей со своей жизнью. В конце концов полицейским был он, а семья потеряла Мэгги.