Жажда мести
Шрифт:
– Как ты можешь здесь жить? – спросила она и прошлась по комнате. – Тут омерзительно пахнет, воняет потом этого идиота. Он шиза! Не видишь? Он тебя ночью прирежет за то, что ты красивый, умный, высокий! Слушай, застрели его, он же стучать на тебя будет. У дедушки есть пистолет. Именной! Слушай, я придумала, где тебе можно жить.
– Куда ты меня приглашаешь?
– Да нет, тут мы живем, папа с мамой за границей, а у дедули имеется один домик, ну то есть двухкомнатная квартира, он же охотник, вот туда приезжают и останавливаются его дружки-охотники, простые мужики,
– Нет, Лена, спасибо, лучше я не буду ни от кого зависеть, за свои рубль двадцать в общежитии.
– Но ты эти рубль двадцать можешь мне платить, хотя мне деньги не нужны. Но если у тебя такой принцип, то пожалуйста. Просто не хочу, чтобы ты с этим отвратительным типом жил вместе. Он же чудовище! Он же стоит у двери и подслушивает наш разговор. Квазимодо! У него рот – кривой, нос – кривой, глаза – врозь. – С этим выродком я тебя все равно не оставлю.
– Скажи, чем я привлек внимание сегодня милиционера? Проходили мимо него студенты, не остановил, а меня остановил. Что они от меня хотят? За Казакова?
– А кто такой Казаков? – поинтересовалась Лена.
– Он обладает магией слова. Твой дедушка обладает социальной магией, так скажем, послал на три солдатских буквы и – его поняли. А Казаков – магией слова! Вот я и думаю.
– Я пошла домой, а ты думай.
Он кивнул, а сам подумал о том, что хорошо бы побыстрее побродить одному по скверу подле общежития.
V
Никогда еще осень так не действовала на него. Он не ожидал ни встреч с Леной, ни с Борисом, который вернулся из Крыма, и снова зачастил на кафедру, на которой осталась после учебы Татьяна Козобкина, готовившаяся заочно поступить в аспирантуру. Он ходил словно неприкаянный, равнодушно встретил сестру Надю, приехавшую из родной Бугаевки с целой сумкой варенья и вяленой рыбы. Его ничего не интересовало после того, как профессор Дрожайший недвусмысленно намекнул на «провал защиты». Просто намекнул: он никогда не говорил определенно.
– Стоило бы сдать экзамены. А на всякие там занятия можешь не ходить, молодой человек. Мне кажется, твоя работа – это полноценная докторская диссертация, – подбадривал профессор, а сам думал, что после защиты диплома Волгину не предложили защиту диссертации, значит, имеются влиятельные силы, которые категорически против Волгина. Дрожайший все понял и перестал хлопотать. В конце концов, собственное спокойствие важнее и не стоит волноваться. Он считал, что сделал для талантливого юноши все, что мог.
Волгин чувствовал, что жизнь проходит мимо него. Он потерпел полнее фиаско с диссертацией, женщин после Самсоновой серьезно не воспринимал. Он сел и написал как-то об этом статью в форме письма-раздумья. Получился рассказ. Волгин понимал, что он не художник, лишь аналитик, но узнал адрес Юрия Казакова и положил в почтовый ящик свой рассказ. Волгин вложил записку, в которой обращался к Казакову как к непревзойденному мастеру магии слова. Писатель ответил коротким письмом, предлагая встретиться в журнале «Юность».
Рослый, могучий, полный, лысый, с красивым классическим римским профилем Юрий Казаков слегка заикался. Он разговаривал с Волгиным как с равным. Они проговорили пять минут, но было ощущение, что они давно знают и понимают друг друга.
Однажды в сквере перед общежитием Волгин встретил Бориса. Тот разговаривал с каким-то мужчиной. Борис поднял руку, давая понять, что увидел приятеля. Волгин в ответ тоже вскинул руку. Он словно почувствовал в мужчине, ведущим беседу с Борисом, какую-то опасность.
Полковник Свинцов, а именно он разговаривал с Борисом, в последнее время очень изменился. Он стал чувствовать временами противную дрожь в руках. Когда ему доложили о скандале в отделении милиции Рыдрогоненко и о замеченном покровительстве Волгину со стороны Маршала Советского Союза, он впервые почувствовал, как задрожала его рука, сама по себе, в запястье, стала выгибаться и вибрировать. Душевный комфорт его был нарушен. Он видел истинное положение дел: сокращалась армия, увольнялись достойные люди, рушились построенные Сталиным советские бастионы. Его перестали посылать за границу, что он особенно остро переживал, намекали, что, возможно, отправят на пенсию. Свинцов был мнительным человеком и решил встретиться с Волгиным как исходной точкой всех его неудач.
Он обернул свое большое прыщавое, постаревшее лицо с маленькими глазками к Волгину и доброжелательно кивнул ему, как старому знакомому.
– Товарищ Волгин, – громко сказал Свинцов, проходившему мимо Волгину. Тот обернулся и вопросительно, словно впервые видел этого дядю, глянул на полковника. – Я хотел бы с вами поговорить.
Волгин с презрительной улыбкой, словно говоря, о чем же еще можно говорить, вернулся, и Борис, решив, что разговор касается их двоих, отошел в сторону.
– Садитесь, – предложил Свинцов, показывая на лавку.
– Спасибо, я постою.
– Я муж женщины, которую вы любили. Нас с вами объединяет она, Людмила, нам есть о чем поговорить. Можете уделить минуту?
Волгин молчал, ожидая вопроса. Свинцов с ненавистью смотрел на молодое красивое лицо.
– Я хотел узнать, что Людмила Самсонова сказала вам в последний день? – спросил дрогнувшим голосом Свинцов. – Для меня это важно, я места себе не нахожу. Я должен знать, о чем она думала в последнюю секунду своей жизни?
– Мне? – лицо у Волгина вытянулось, и он остановившимися широко раскрытыми глазами уставился на Свинцова.
– Мне сказали, что вы были при последних ее минутах, может, ошиблись, но я так понял, – проговорил Свинцов, и маленькие его глазки забегали.
– Кто вам сказал? – спросил Волгин, стараясь взять себя в руки. Как ему хотелось плюнуть в лицо этому ничтожеству и – дело с концом. «Не имеет ли Свинцов непосредственное отношение к убийству Самсоновой», – подумал Волгин.
– Еще один вопросик? Как мужчина мужчине. Вы с ней спали? – спросил Свинцов, наблюдая, как бледнеет и меняется в лице Волгин.