Жажда жить
Шрифт:
Оба рассмеялись.
— Без ложной скромности на первое место я ставлю справедливость по отношению к самому себе. Потому что, как ты сказал, или по крайней мере имел в виду, можно ли быть справедливым по отношению к маме и тебе, не будучи честно справедливым по отношению к себе?
— Положим, сказал я, мой мальчик, не совсем так. Я никогда не употреблял выражения «честная справедливость». Справедливость и так предполагает честность. Но продолжай.
— Ты прав. Как всегда. Но понимаешь ли… э-э… не люблю я бизнес, не заточен я под него. И поэтому мое честное, хорошо взвешенное мнение заключается в том, что честно, то есть справедливо, работать в бизнесе я не могу. Я следовал твоему совету. Оглядывался, присматривался, думал, чем бы хотел заняться, в Нью-Хейвене для этого было немало возможностей. Конечно, в этой стране церковная кафедра, закон, политика, армия — все это не считается профессией для джентльмена. Кому, в самом деле, придет в голову делать армейскую карьеру, если только человек не рожден для нее?
— А ты не рожден.
— Вот
Пожилой господин изучающе посмотрел на длинный столбик сигарного пепла.
— Что ж, пожалуй, нечто подобное я и предполагал. Ничего удивительного в общем-то. Ты ведь не так далеко ушел от земли. Отец твоей матери был фермером, и весьма успешным, надо сказать, а по нашей линии, о Господи, да до сих пор глина от башмаков не отлипла. Вот такие дела. Теперь-то деревенская жизнь ассоциируется с текстилем, если только я верно употребляю это слово. Ассоциируется. Точно, так и надо сказать. Хорошо, и что же дальше?
— А дальше я собираюсь присмотреть ферму, прозондирую ситуацию. Есть ребята, которые при возможности наведут меня на хорошую ферму. Это мои йельские знакомые.
— Ясно. Не сомневаюсь, ты понимаешь, что хорошая ферма — это, как правило, семейное дело, потому она и хорошая, и не часто встретишь хорошего фермера, готового расстаться со своей фермой, разве что нужда заставляет. У твоего деда, мистера Хармона, не было сыновей, потому он и продал ферму.
— Так я и думал.
— И я надеюсь, что мой сын, пусть даже ему и не по душе мир бизнеса… я уверен, что мой сын… э-э… как бы это сказать… словом, ты, наверное, слышал предостережение: caveat emptor[5].
— Слышал. Но послушай, папа, это, наверное, тебя успокоит. Я не собираюсь покупать какое-то большое, основательное хозяйство — мешок с золотом. Знаю, ты человек щедрый, но я-то подумываю скорее о ферме не слишком процветающей и потому не слишком дорогой, но достаточно перспективной, так чтобы я сам мог поставить ее на ноги.
— Что ж, добро. Считай, что ты получил мое благословение. Я в тебя верю.
— Спасибо, папа.
— Не торопись, сколько понадобится времени, столько пусть и пройдет, а когда найдешь что-нибудь подходящее, поговорим еще раз. И мой тебе совет — как я понимаю, земля на холмистой местности дешевле, чем на равнинной, но не надо быть фермером, чтобы понять: и у людей, и у домашнего скота и без того хватает забот, чтобы ко всему прочему постоянно карабкаться наверх и спускаться вниз. К тому же холмистая местность — это, надо полагать, местность каменистая, а из камня как извлечешь выгоду?
— А ты, папа, никогда не хотел стать фермером?
— Хо-хо, — хмыкнул тот. — Фермером?.. Да, сын мой. Всю жизнь только о том и мечтал.
Говоря о тех, кто может помочь ему найти хорошую ферму, Сидни, в частности, имел в виду Пола Райхельдерфера, жителя Ливана, городка, расположенного примерно в двадцати милях к востоку от Форт-Пенна. Йельский однокашник Сидни, Пол, был славным толстяком — большим любителем пива. Габариты у него были такие, что костюмы приходилось шить на заказ. Но Пол не просто заказывал их, он заказывал их у хорошего закройщика. Как и у всех полных людей, немало денег у него уходило на еду, но с этим проблем не возникало: он был богат. В пухлом лице угадывались тонкие привлекательные черты, точеный, чуть заостренный нос и маленькие живые голубые глаза. Он много ел, много пил, много курил, был весьма любвеобилен, но в Йеле ни застольями, ни постельными приключениями особо не злоупотреблял и среди студентов пользовался немалой популярностью. Он принадлежал одновременно к двум братствам — «Фи бета каппа» и «Каппа бета фи», а обладатели значка «Фи бета каппа» смущали чужаков из «Каппа бета фи» не меньше, чем обладатели значка «Каппа бета фи» раздражали «фибетовцев». На сборище, планировавшееся прежде всего как научный семинар, он мог явиться с клубным значком любителей пива, а в высшем обществе показаться с каким-нибудь другим и, насладившись тем, как присутствующие исподтишка разглядывают этот значок, извлечь еще один. После чего обычно раздавался всеобщий смех, и громче других смеялся сам Пол.
Заманили его и в «Голову смерти», общество йельских старшекурсников, куда входил и Сидни. Обряд посвящения неофита в члены «Головы смерти» включал, между прочим, подтвержденное клятвой раскрытие всех сведений, касающихся его ЖБ, то есть жизненной биографии, а также СБ, то есть супружеского блаженства. Детали последнего, сравнительно с ЖБ, могли порождать некоторые затруднения. Своим названием СБ обязано тому обстоятельству, что, несмотря на холостое положение большинства членов «Головы смерти», время
У Сидни Тейта и Пола Райхельдерфера не было нужды в подобного рода щекотливых признаниях. У Сидни не было ни сестры, ни — в ту пору — невесты, а три сестры Пола были старше его и столь же склонны к полноте. Таким образом, Сидни спокойно написал приятелю с просьбой посодействовать ему, если может, в фермерских планах. Пол был рад письму от собрата по «Мертвой голове». «Ты обратился по адресу, — отвечал он. — Не помню, интересовался ли ты занятиями моего отца. Если да, то у тебя не возникло бы никаких сомнений относительно моей осведомленности касательно цен на фермы в этом районе. Мой отец — адвокат фирмы „Райхельдерфер и Райхельдерфер“ (мой старик — тот, что справа, старший партнер). Помимо того, он владеет контрольным пакетом акций „Ливанского банка и трастовой компании“. Стало быть, к ценам на фермы в графстве имеет прямое отношение. Он тебе в минуту выложит, какая ферма чего стоит. Даже если закладная не у него, он знает у кого. Более того, он считает своим долгом заводить личные знакомства с фермерами. В общем, это именно тот человек, который тебе нужен… Приезжай. Сразу двух зайцев убьешь. Если окажешь нам честь своим высоким визитом во время рождественских каникул, сможешь потолковать с каждым фермером лично, до весны им делать нечего и свободного времени у них вагон. А еще походим на танцы и так далее. Ридинг к нам ближе, зато Форт-Пенн больше и там много симпатичных девушек, на любом этаже общественной лестницы».
Сидни подумал и принял приглашение. В городках Пенсильвании Рождество отмечают иначе, чем в Нью-Йорке. Он написал Полу Райхельдерферу, что приедет в Ливан через два дня после Рождества.
В том, что касается главной цели, поездка оказалась неудачной. Сидни убедился в правоте отца: хорошая ферма, как правило, остается семейным владением. Отец Пола возил гостя по фермам, которые скорее всего будут выставлены на продажу в ближайшие пять-десять лет, когда нынешние владельцы либо отойдут от дела, либо переселятся в мир иной, но предупредил, что рекомендовать их к покупке не может.
— Земля сырая (мистер Райхельдерфер сказал: «сыгая»). На культивацию уйдет слишком много времени и денег. Лучше всего, молодой человек, сидеть спокойно и ждать. Год, два, даже пять лет. И в один прекрасный день вы получите от меня письмо: «Дорогой Сидни, приезжайте скорее, у меня есть то, что вам нужно».
А вот сопутствующая цель поездки была достигнута. Пол Райхельдерфер верховодил практически на всех вечеринках, и Сидни повсюду давали понять, что Пенсильвания была некогда основана как раз ради такого человека, как он. На пятый или шестой день пребывания Сидни у Райхельдерферов Пол устроил в его честь вафельно-куриный ужин, для чего снял столовую в фермерской гостинице, милях в десяти к северу от Ливана. Приглашение получили шестьдесят молодых пар. Кто-то приехал на сенных фургонах, поменяв предварительно колеса и четверку лошадей. Иные — на санях, где места хватало на шестерых. Пока дамы снимали меха, кавалеры успели выпить по одному-два бокала неразбавленного виски. За ужином подавали вино и пиво, но люди пришли сюда поесть, а не выпить. Начали с устриц, за которыми последовали жирная куриная лапша, тушеные цыплята, картофельное пюре, сладкий картофель, фасоль обыкновенная, фасоль лимская, маринованная свекла, морковь в сметане, салат из листьев эндивия, фруктовый сок, яблочный пирог, горячий и холодный миндальный пирог, ревеневый пирог, кокосовый пирог, шоколадный пирог с ледяной ванилью, торт, а также светлый бисквит с ледяным шоколадом. Помимо того, на столах были расставлены тарелки с семью сладкими и семью кислыми закусками, колбасами, копчеными колбасами, ливерными колбасами, мятными конфетками, миндальным печеньем и леденцами на палочке. Вафли подавали вместе с цыплятами, и мужчинам полагалось съесть не менее десяти вафель с куриной подливкой или кленовым сиропом. Сидни съел четырнадцать, Пол — двадцать. Дамы — в среднем по пять. Гости сели за стол в восемь тридцать, встали в одиннадцать пятнадцать. Дамы поднялись на верхний этаж, господа проследовали к стойке выкурить сигару и выпить по бокалу грушевого или вишневого бренди. Те, кто уезжал на машине, выпили кофе, остальные воздержались. Пол порадовал гостей самой продолжительной и самой громкой отрыжкой, а когда дамы вернулись к кавалерам в гостиную с уже убранными столами, зазвучало фортепьяно, скрипка, виолончель, начались негромкие разговоры, главным образом о съеденном, пока наконец одна юная леди, посмотрев на часы, вделанные в брелок в виде ириса, не воскликнула: «О Господи, без десяти двенадцать! Мама дверь запрет, и где же мне ночевать?» Прозвучало предложение кому-нибудь — только не молодому человеку, с которым девушка приехала на ужин, — жениться на ней, и на этой высокой и рискованной ноте молодежь разошлась по своим транспортным средствам, удобно устраиваясь под просторными накидками из буйволовой кожи.