Жажду — дайте воды
Шрифт:
Соскальзывает девушка с камня тропинки. Вдребезги разбивается кувшин. Девушка закрывает ладошкой лицо. А наверху краснеет от смущения вернувшийся накануне из армии ее жених…
Эх, сколько кувшинов разбилось на тропе, проложенной Хачипапом. Сколько молодух замирало от страха перед гневом свекрови: «Век бы тебе сидеть в отцовском доме! Такой кувшин расколотила!..»
Каменный родник одиноко журчит у старого села. Как-то жалобно журчит, будто стонет: оставили, мол, меня, бросили.
Но напрасно сетует каменный родник.
«Пей понемногу, студеная…»
На старой тропинке грязнят свои лапки перепелки-невестки и перепелки-невесты, разбиваются кувшины вместе с надеждами.
— Стыд и позор нам за то, что невесты льют слезы на этих тропинках, — вздыхает туннельщик Мелик.
Целина Ладанных полей ждет рук человеческих, ждет воды, ждет, когда вырастут здесь дома и деревья и зазвенят счастливые голоса молодоженов. Ждет, чтоб и самой омолодиться, подобно саду Хачипапа. В надежде пребывает и молодежь поселка. Чешутся у них руки. А бабушка Шогер тянет нараспев:
«Построй дом на Ладанных полях, Граче. Приведи в него невесту…»
Стыдливо рдеют губы черноокой смуглянки, едва она подумает о внуке бабушки Шогер. Пойдет невестой в новый дом на Ладанных полях? Пошла бы… А живой как ртуть паренек, отработавший трудный день, смотрит сквозь стекла кафе в сторону Ладанных полей и бормочет:
— Дайте им воды, а мне земли, не то женюсь да уеду из ущелья.
Лорагет журчит, будто стонет в ответ: «Куда, куда ты уедешь, цветок мой и семя?»
И Ладанные поля взывают: «Не уезжай. Отдай нам тепло твоих рук. Не уезжай. Видишь, вон ведут воду, скоро утолят жажду. Не уезжай…»
Кармрахайт, удалившись в буйной пляске от своего гнездовья у горы Татан, уйдя в воды Воротана, больше не возвращается назад. Мутны воды грозно грохочущего Воротана, взыгравшего под натиском весеннего половодья. Будь осторожна, прекрасная рыбка кармрахайт…
И зимой можно отыскать цветок на берегах Лорагета. В расщелине скалы, на дереве кизила, что греется под солнцем, у ердика овчарни, откуда бьет теплое дыхание овец, согревающее и камень и росток.
Я знаю, где искать зимние цветы. Я не раз рвал хмельные нарциссы для Астг. Она прижимала их к груди.
Давно это было…
На новой улице нового поселка моя Астг преграждает мне путь.
— Если решил остаться здесь, выбери место, где будешь строиться. Если решил остаться…
Жаль, нет у нее в руках крапивы, не то ожгла бы меня, как в те далекие дни там, у Родника Куропатки. Я смотрю в ее озаренные светом глаза.
— Была война, Астг…
Влажный свет в глазах гаснет.
— Родник Куропатки окажется в самом центре нового поселка, — говорит она, думая о своем. — Хочешь, возьми участок у самого родника. Только решай сейчас. Потом поздно будет. Будет поздно…
Я жду, может, спросит: «Не уйдешь ведь, нет?»
Не спрашивает. Совсем близко мелькают огоньки туннеля,
Из туннеля, сдерживая караван вагончиков, выезжает другая Астг. Она сваливает породу в ущелье, прикладывает козырьком ладонь ко лбу и долго смотрит на нас. Потом весело машет рукой. Губы ее шевелятся, она что-то говорит, но я не слышу ее голоса.
Передо мной — моя Астг.
Смотрю я на Ладанные поля. Там сейчас свет — это искрятся лампочки туннеля. Он кончается неподалеку от одинокой липы. А начало берет у нового поселка, там, где Граче и Мелик накидывают узду на Воротан. Укрощенные воды горной реки покорно вольются в новый подземный путь и рассеются на землях жаждущих полей.
В ушах моих так и звенит мольба бабушки Шогер: «Когда же вы поднимете воду на Ладанные поля? Когда?»
Вспоминаются и Родник Куропатки, и сухие, растрескавшиеся губы отца, и веселое обещание все той же бабушки Шогер: «Расти большой, когда вырастешь, отдам тебе мою Астг в жены».
И икры мои все еще будто горят от укусов крапивы…
Воспоминания! Одно за другим накатывают они на меня…
Озимая пшеница уже дала всходы, покрыв пугливой зеленью безводную землю. Если выпадет снег, не замерзнет изумрудное покрывало и заколосятся тогда летом хлеба на Ладанных полях. А если еще и дождь пойдет в мае, теплый тяжелый дождь, непременно быть жатве на Ладанных полях. Но не приведи господь, и снег, и дождь пройдут стороной — не задымятся тогда тониры в селе.
— Есть надежда? — спрашиваю Мелика.
— Есть, — улыбается он. — Вон она, в небе! Снег, он ведь не захочет, не выпадет. И дождь таков — обидится, не пойдет!
И земля взывает: «Жажду — дайте воды».
Дадут. Очень скоро дадут. Для того и обуздывают буйную реку, создают море в ущелье. Вода поднимется, вольется в туннель и придет, придет на Ладанные поля.
И Астг, моя (или не моя) Астг, крикнет с вершины скалы: «Люди, вода пришла!»
Не станет больше Астг отдавать свой свет лесному озерцу. Здесь будет море.
Вода — она и созидатель. Дай ей только верный путь.
Инженер Граче открывает путь на Ладанные поля.
Я на минуту зажмуриваю глаза и вдруг вижу, как из туннеля рвется вода! Поток заполняет все трещины иссохшей земли. Вот он наконец утолил жажду ставших тоже землею Хачипапа и отца моего.
«Охай…»
Досыта напоит вода жалкие чахлые нивы.
И тогда пусть хоть совсем не будет ни снега, ни дождя…
«Жажду — дайте воды».
Скоро уже. Дадут.
По старой тропинке пришел я к дому Хачипапа.
Зима. Заморозила она змей в теснине, которых так боялся отец. Все заморозила. Кроме голода.