Жека 2

Новый 1991 год Жека встретил в кругу семьи, как и положено примерному советскому молодому человеку, комсомольцу и спортсмену. Отец, мать, братья, сёстры собрались за большим праздничным столом. Весёлая суета, бенгальские огни, новогодний стол, традиционный просмотр «Голубого огонька». Батя наклюкался, как всегда. 31 числа он работал, и пришёл домой уже в 10 часу вечера, причём на хорошей кочерге — долбанули с мужиками где-то на остановке. Чуть похватал еды, добавил пару рюмок водки, и упал лицом в винегрет. Мать никогда не готовила на Новый год пресловутый оливье. С деревенской юности

На праздник всегда делали холодец из свиных ног, самолепные пельмени, биточки, или голубцы с толчонкой. Застолье как в прошлые годы, за исключением одного — Жека встречал нынешний Новый год уже совершеннолетним, и мог открыто поднять рюмку водки, и выпить при матери, чокнувшись с отцом. 16 летний Серёга этой привилегии был лишён, и мрачно-задумчиво цедил компот из стеклянного фужера.

Раньше, когда жили в старом центре, после того, как дома встречали праздник, шли на городскую ёлку, но сейчас от речки до неё тилипать да тилипать… Поэтому сидели дома, смотрели телевизор. Жеке это показалось скучным, решил прогуляться. Тут же бдительная мать, не пившая ни граммульки, посмотрела настороженно.

— Куда пошёл?

— До Славяна схожу, прогуляюсь.

— Чё милиция приезжала? Чё натворил? Стыдоба-то какая перед соседями!

— В техникуме драка была, — спокойно объяснил Жека. — Пьяные пацаны подрались. Что дальше было, не знаю. Ушёл.

— И всё?

— Всё! — отрезал Жека, и закрыл дверь.

Сразу же пошёл к Славяну, а у них не открывает никто — уехали в гости. Прогулялся до кооператива — естественно, там пусто. Кто ж будет сидеть на работе в новогоднюю ночь?! Даже Славян до такого не додумался бы. И вдруг Жека понял, что хорошо бы уже жить одному. Пора отделяться от матери, от отца, как ни крути. Слишком шумно дома, да и простор одной комнатёнки достал уже.

Походив немного туда-сюда по улице, подумал — к Митяю что ли сбегать? Но тут же одумался — не так уж они и сдружились, чтоб накоротке, без приглашения… Может, они с Тонькой там… Пойти к Сахарихе что-ли зайти? Позвать погулять, может, согласится…

Поднялся на этаж, однако дверь тоже никто не открыл — и эти походу смотались куда-то. А может, они в «Гудке?» Однако сейчас ехать в воровской ресторан было бы полнейшим безумием. Но Жека привык к самым безумным поступкам, да ещё и вдарил немного. Одна незадача — пустые улицы. Ни таксистов, ни бомбил. До вокзала четыре остановки пешком. Ладно, делать нечего, придётся идти. Не успел дойти до старого района, как рядом притормозила машина. Оглянулся, а там сахаровская чёрная «Волга». За рулём — Крот. Во всегдашней кепочке и простой матерчатой куртке. Трезвый. Сидит, лыбится с сигаретой в зубах. Показывает рукой, чтоб садился.

— Ты куда это? — спросил Крот, поздоровавшись, и трогаясь с места.

— Да… Скучно дома, делать нехер. В «Гудок» пошёл… Думал, Светка там. Сахаровские там зависают? Дома никого.

— Там. Но они уже тёплые. Роман Александрович сказал забрать их до дома.

— Обе что-ли?

— Обе наклюкались. Там походу, все уже талые. Ну, поехали, чё…

Мигом домчали до вокзала, заехали через служебные ворота к парковке на перроне. Ворота открыл милиционер в пальто и ушанке. Зорко осмотрел проезжавших, как будто запоминая.

— Новенький что-ли?

— Да кто его знает… — пожал плечами Крот. — Я в них не шарю.

Остановился у выхода из ресторана. Идти внутрь отказался.

— Чё я там не видел…

Жека неспеша открыл массивные двери из лакированного дерева с огромными бронзовыми ручками, вошёл внутрь, в тепло, пахнущее ароматными запахами дорогой еды и алкоголя. У входа всё-таки стоял чей-то качок в костюме, преградивший проход, однако тут же его осадил другой.

— Это сахаровский пацан. Пусть идёт.

«Чёрт… Обо мне уже думают, что я у Сахара на побегушках» — недовольно подумал Жека.

Прошёл в зал, а там дым столбом, и гулянка в самом разгаре. Кто ещё трезвый, а кто уже и всё, рожей в салат. Жека осмотрел зал, но ни Сахарихи, ни Элеоноры не увидел. На свободном пространстве перед эстрадой танцевала толпа… Видно костюмы, белые рубашки, галстуки, блестящие платья у женщин. Дикие вопли, смех. Мишура под ногами. И музыкальная группа играет то ли блатное, то ли сугубо русское-народное.

Подошёл метрдотель, спросил, что надо. Жека указал на свободное место, сунув полтинник.

— Да-да, молодой человек, прошу вас, — метрдотель услужливо указал на пустой столик, почти у входа. — Извините уж. Больше ничего нет — праздник. Все места заняты.

Однако Жека видел, что свободных мест навалом, просто их оставили для гостей более высокого ранга, которые могли прийти сюда. А могли и не прийти. Но места им всё равно держали.

— Что будете?

— Коньяка сотку и кофе, — Жека ещё дал метрдотелю полсотни, показывая, что ничего больше не хочет. Пока несли заказ, разглядывал, кто тут есть. Секретарь горкома КПСС Слонов с супругой. Сейчас они тихо-мирно сидели за столом, и хлопали в ладоши. На удивление, заметил директора кондитерской фабрики, а также отца Фотича, смотрящего по центру. А вот и секретарь горкома ВЛКСМ Митрофанов Леонид Егорыч, плюгавый мужичонка в коричневом кримпленовом костюме, на вид, такого же непонятного возраста, как и убитый Владимир Станиславич. Комсомол считался молодёжной организацией, но в функционерах сидели уже взрослые мужики, до тех пор, пока ногами вперёд не вынесут. И вот с этим-то человеком Жеке и предстояло наладить связь, если начать мутить с лыжной базой. Могло потребоваться его согласие и подпись. Вот так удача, что приехал сюда!

Жека выпил половину бокала коньяка, запил кофе, и стал думать, как бы подобраться к этому фраеру, чтоб хотя бы перебазарить ни о чём… С отдыха резко переключился на дело, уже забыв про девчонок. Подошёл к лабухам, сунул им сотку, и сказал, чтоб сыграли песню Кобзона «Комсомол».

— Скажите, что по заяве комсомольца Евгения Соловьёва.

Те с удивлением, но согласились. Таких песен тут ещё не заказывали. Длинноволосый солист группы взял микрофон, постучал по нему пальцем, призывая всех к вниманию.

— А теперь, для нашего гостя, комсомольца Евгения Соловьёва прозвучит песня «Комсомол, комсомол, комсомол».

Пьяная публика, пресыщенная уже всеми сыгранными мелодиями, от «Мурки» до «Ласкового мая», встретила это объявление с восторгом, громкими воплями, и бешеными хлопками.

— Ура! Да! Давайте!

Митрофанов кричал громче всех, и его спутница кричала, молодящаяся женщина такого же непонятного возраста, примерно под сорокет. А была эта песня на простом двухтактовом ритме, и как две капли воды похожа на какую-то блатную, или шансонную. Да и слова такие же «Внукам своим расскажем, как мы по жизни шли, что мы создать сумели, что мы сберечь смогли». Тынц тынц тынц, упц, упц, упц. Пела группа конечно, хорошо, и даже отец Фотича, услышав приметную мелодию, что-то крикнул, и захлопал в ладоши — прошляпил что это не блатняк.