Жека
Шрифт:
Светка привыкла привлекать к себе внимание, но один раз Жека проходил мимо подъездной лавки, и увидел, что она сидит одна. Одета в адики — и спортивный костюм, и кроссовки. По своему обыкновению, прямо на спинке лавки, ногами на сидушке. Увидев Жеку, мрачно покосилась, и как будто застыла, уставившись в землю.
«Ах, была-не была» — подумал Жека, запрыгнул на лавку рядом с ней, и осторожно обнял за талию, как будто в шутку. Что он ожидал? Конечно же, что заорёт, как всегда, начнёт отталкиваться, материться. Но то, что случилось, Жека предвидеть никак не мог. Она вдруг заплакала. Так горько и безнадёжно, роняя слёзы на шершавые неухоженные
— Свет, Свет, ну ты чё? — растерялся Жека, обнимая её, и прижимая к себе, от чего она вдруг расплакалась ещё сильнее, и ещё горше. Жека совершенно не знал, что сказать, чем утешить рыдающую малолетку, и мог только сидеть и гладить её ладонью по спине. Потом ещё крепче прижал её, как сестру, погладил по волосам.
— Ну всё, всё... Свет... Перестань... Пожалуйста... Малыш... Всё хорошо... — Жека, не имея платка, вытер пальцами слёзы с её рожицы, и улыбнулся. — Перестань. Давай, приложи меня как раньше. Я тебе ничего не скажу.
Сахариха пришла в себя, улыбнулась. И такой по детски беззаботной и обворожительной показалась её улыбка, что Жека тоже улыбнулся в ответ.
— Ну вот видишь, всё нормально. Ну ты чё? Всё хорошо. Обидел кто? Только скажи!
Светка довольно прижалась к нему всем телом, и вдруг взяв обоими руками за щёки, быстро поцеловала в губы, спрыгнула со скамейки, и вприпрыжку побежала прочь, обернувшись и показав фак. Ну, блин, оторва! Однако... Жека что-то почувствовал к Сахарихе. Была она совсем другая, чем Валька. Настоящая. Со двора. Своя.
В начале июня, после экзаменов, была слесарная практика в мастерской. Парни учились работать напильниками, молотком, зубилом. Учились работе на токарном и сверлильном станке. За пару занятий до окончания практики во время обеденного перерыва Жека из полоски металла сделал себе массивный тесак. Металл по качеству был дрянным, но толстым, 3 миллиметра, длиной сантиметров тридцать, и шириной 5 сантиметров. Жека зубилом сделал острие. На наждаке заточил лезвие, как мог, потом прошёлся камнем. Вроде более менее. Намотал на рукоятку изоляцию, и сделал себе тесак. Конечно, так себе, но колоть можно. Уходя домой, положил его в пакет, а этот пакет в ещё один. А дома опять скандалец. Родители решили, что Жека уже взрослый. 7 лет есть? Вали летом работать! Нехер сидеть тут на родительских харчах!
— Работать на лето иди, нехер дома сидеть и по улице шататься с отморозками! — заявил отец. — Я в кроватном цехе договорился. Завтра пойдём устраиваться. Привыкай к заводу! К работягам!
На улице середина июня, самое время ходить на пляж, с Сахарихой дружить, а тебе на работу... На завод! Тогда-то Жека возненавидел завод, и решил, что никогда не пойдёт в такое дерьмо работать. Устроил его отец на работу в кроватный цех, где собирали железные кровати. Обязанностью Жека было забирать напиленные трубы для ножек с пилы, везти их на пресс, а там по одной ложить в пресс, где их опрессовывали. Работа нехитрая, скорее, очень и очень нудная и однообразная. На такую только подростков и брали.
У Жеки не было стропального удостоверения, и по-идее, возить трубы на тельфере ему было нельзя, но Галька, молодая пильщица труб, сначала привозила их сама, но потом махнула рукой, показала Жеке, как это делается, и уже не подходила к нему. Вечером, после смены, Жека шёл домой, и с тоской думал, нахера ему это всё, но поделать ничего не мог.
Зарплата, конечно,
Летом, в выходные, Жека гонял к деду в деревню. И ездил уже как нормальный пацан, с магнитофоном. Покупал батарейки, выходил из дома, ставил кассету с Ласковым маем, где почище запись, включал на всю катушку, и так и шёл, и в автобусе ехал, и в вокзале сидел, периодически меняя кассеты. И по деревне так же шёл. Дед смотрел на музыку, на магнитофон и понять не мог, что это за штука. У самого в крошечной спаленке стояла старинная радиола «Урал» в деревянном лакированном корпусе на ножках. По виду ей было лет 30, не меньше. Но была она давно не рабочей.
— А у тебя Клавдия Шульженко есть? — наивно шепелявя, спрашивал дед, слушая, как у него на улице орёт «Ласковый май» и «Фристайл».
— Не. Нету, — Жека отрицательно махал головой, и шёл ковыряться по хозяйству. Вечером, после того, как уже начал, собираться на электричку, решил рассказать деду одну приколюху, вроде анекдота, которая вовсю пошла в народ.
— Дед, знаешь такой стих? «По стране грохочет тройка. Мишка, Райка, перестройка».
Жека думал, что дед оценит стих, но дед, живший при Сталине, и знававший, к чему в его время могли привести подобные стишки, вдруг изменился в лице, вскочил с кровати, где благостно полёживал, отдыхая от трудов праведных, быстро пробежался по дому, заглядывая в окна, нет ли там кого, выглянул в веранду. И только потом, подойдя к Жеке, приложил палец к губам, призывая молчать.
— Ты совсем уже? За такое знаешь, что может быть? Ты чё? Подведёшь и себя и меня под монастырь! Поеду на старости лет на лесоповал...
Примерно этим летом родители Жеки увлеклись выписывать товары по Посылторгу, и выписали радиолу «Серенада- 402» за 63 рубля. Аппарат конечно, простенький, так себе, но она удивление Жеки, играл совершенно чисто. Намного лучше, чем магнитофон. Батя сразу же выписал себе больше десятка пластинок с Высоцким, иного он и не слушал.
В центре города был магазин «Грампластинка» фирмы «Мелодия». Жека решил поехать посмотреть, что там продают. Пластинки, к его удивлению, оказались намного дешевле, чем кассеты. Большая пластинка стоила всего 3 рубля 50 копеек. Но вот беда... Ничего хорошо там не было. «Ласковый май» только одна пластинка была, мешанина из всех концертов, ещё пара маленьких миньонов с Разиным по 1 рубль 50 копеек. Но на миньонах слушать-то нечего, по одной песне с каждой стороны.
Зато, как ни странно, было дофига русского рока. В 1989 году он вовсю уже выходил из подполья. В «Мелодии» продавались «Ария», «Мастер», «Чёрный кофе», «Круиз», много сборников «Рок-Панорамы», где было много понравившихся песен. Жека частенько теперь заходил и рассматривал пластинки. И как-то понемногу стал съезжать с диско-музыки, всё больше переходя на рок, на металл. Жека смотрел на металлистов, и они всё больше нравились ему. Он даже подумывал отрастить длинные волосы. Как круто было бы ходить вот так, в чёрных джинсах, с заклёпочным ремнём, в чёрной косухе. Но... Пацанва не поймёт... Поэтому мечты так и остались мечтами.