Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы
Шрифт:
Кэтрин (обходя стол). О, я все вижу, и теперь меня уже ничто не остановит!
Доктор. Кузена этот концерт позабавил?
Кэтрин. По-моему, он был просто в ужасе.
Доктор. Почему — в ужасе?
Кэтрин. Потому что узнал некоторых музыкантов, некоторых мальчишек, почти совсем еще детей, и постарше.
Д о к т о р. И что он тогда сделал? Что-нибудь предпринял? Пожаловался хозяину…
Кэтрин. Какому хозяину? Богу? О нет же! Хозяину ресторана? Ха-ха! Да нет же, вы не знаете моего кузена!
Доктор. Что вы имеете в виду?
Кэтрин. Он вообще никогда ни во что не вмешивался и считал, что жаловаться нельзя — что бы ни происходило. Нет, он, конечно,
Д о к т о р. И что же подсказывало ему нутро там, в ресторане?
Кэтрин. После салата должны были принести кофе, но он вдруг отодвинулся от стола и сказал: «Это надо прекратить. Официант, пускай немедленно прекратят. Я нездоров, у меня болит сердце, меня от них тошнит!» Так впервые в жизни Себастьян попытался вмешаться в ход событий — наверное, это и была его роковая ошибка… Потом официанты — все восемь или десять — бросаются к калитке и лупят маленьких музыкантов скалками, сковородками — чем попало, что сумели подхватить на кухне. Тогда он встает из-за стола, кидает горсть банкнот и устремляется через зал к выходу — а я за ним. А вокруг все белым-бело! Эта раскаленная ослепительная белизна в пять часов дня в Кабеса-де-Лобо! Такое впечатление, будто…
Доктор. Будто — что?
К э т р и н. В небе горит нечто огромное и сияет так ярко, что все — и небо, и земля — становится белым-белым!
Доктор. Белым-белым?
Кэтрин. Да, белым-белым…
Доктор. Так, вы поспешили за кузеном и выбежали из ресторана на раскаленную белую улицу…
К э т р и н. Я бегала по ней вниз и вверх…
Доктор. Бегали вниз и вверх?
К э т р и н. Да нет же — то вниз, то вверх! Вначале мы оба… (Во время этого монолога слышатся различные звуки. Например, негромко бьют барабаны.) Я редко что-то предлагала, но на сей раз предложила.
Доктор. Что предложили?
Кэтрин. Мне показалось, что кузен Себастьян, словно парализованный, остановился у выхода. Я говорю ему: «Пошли!» Помню, улица такая широкая, белая и крутая. Я говорю: «Кузен Себастьян, давай спустимся по этой дороге вниз, выйдем к порту — там легче с такси… Или вернемся в кафе — пусть там нам вызовут такси. Давай так и сделаем, так будет лучше!» А он мне: «С ума сошла! Вернуться в этот гадюшник? Да никогда! Эти стервецы такое про меня наплели официантам…» — «А, ну тогда пошли к докам, не подниматься же вверх по улице в такую-то жарищу!» А он как закричит: «Пожалуйста, замолчи, я сам решу, что делать, сам!» И — вверх по этой крутой улице, а рука — за полой пиджака, вот здесь — ведь боль-то в сердце так и не прошла! И идет все быстрее и быстрее, прямо в панике, и чем быстрее он идет, тем громче и ближе она звучит!
Доктор. Что звучит?
Кэтрин. Музыка.
Доктор. Опять музыка?
Кэтрин. Умпа-умпа — эта банда его преследует. Через забор с колючей проволокой — и за ним, по этой крутой, ослепительно белой улице. А солнце — как огромный белый скелет какого-то гигантского зверя! Вот он бежит, а голодранцы все разом как закричат, и казалось, будто они в небо взлетели — так быстро его догнали. Я завизжала, а потом услышала его крик — он крикнул только раз! — и эта черная стая мерзких птиц достала его — на полпути к вершине белой горы!
Д о к т о р. А вы, мисс Кэтрин, что делаете вы?
К э т р и н. Я бегу!
Доктор. Бежите к нему?
Кэтрин. Бегу обратно! Бегу, куда легче — вниз, вниз, вниз и вниз. По раскаленной, ослепительно белой улице, и всю дорогу кричу: «На помощь! Помогите!» Пока не…
Доктор. Пока что?
Кэтрин. Пока официанты, полиция, посетители кафе и какие-то еще люди не выбежали на улицу и — за мной, вверх. Прибегаем
(Миссис Винэбл с неожиданной силой вскакивает из кресла, неустойчиво, но резко устремляется к девушке и пытается ударить ее тростью. Доктор вырывает у нее палку и хватает старую женщину в охапку, потому что она готова упасть. Миссис Винэбл издает несколько хриплых звуков — в это время он уже ведет ее к выходу.)
Миссис Винэбл (за сценой). В Лайонс-Вью! К буйным! И пусть там из ее башки наконец вырежут этот чудовищный бред!
(Миссис Холли, рыдая, подходит к Джорджу. Тот отворачивается.)
Джордж. Ма, я, пожалуй, брошу учебу. Пойду работать, я…
Миссис Холли. Тихо, сынок. Доктор, а что вы скажете?
(Пауза. Доктор возвращается. Кэтрин в сопровождении сестры выходит в сад.)
Доктор (некоторое время спустя, размышляя в пространство). По-моему, надо по крайней мере допустить: все, что рассказала девушка, может оказаться правдой…
ЗАНАВЕС
НЕЧТО НЕВЫСКАЗАННОЕ [7]
(Пьеса в одном действии)
7
Tennessee Williams. Something Unspoken. 1958.
Мисс Корнелия Скотт, шестидесяти лет, богатая южанка, старая дева, сидит за обеденным столом, накрытым на двоих. Другое место еще не занято; напротив него — хрустальная ваза с одной розой. На столике, сбоку от мисс Скотт, — телефон, серебряный поднос для почты, богато инкрустированный серебряный кофейник. Роскошь подчеркивают бордовые вельветовые портьеры — они висят прямо за спиной мисс Скотт. На краю освещенной части сцены, на шкафчике, — граммофон. Занавес поднимается, и мы видим Корнелию, набирающую телефонный номер.
Корнелия. Это резиденция миссис Хортон Рейд? Я от мисс Корнелии Скотт. Мисс Скотт сожалеет, но она не сможет сегодня прийти на собрание общества «Дочерей конфедерации». Утром у нее разболелось горло, и она вынуждена остаться в постели. Пожалуйста, принесите ее извинения миссис Рейд за то, что она не смогла предупредить заранее. Благодарю вас. О, подождите минутку. Кажется, мисс Скотт еще что-то хочет передать. (Юпитер освещает входящую Грейс Ланкастер. Корнелия делает предостерегающий жест.) Что вы хотели, мисс Скотт? (Небольшая пауза.) О, мисс Скотт хотела бы сказать пару слов мисс Эсмеральде Хокинс, попросите ее позвонить, как только она появится. Благодарю вас. До свидания. (Кладет трубку.) Видите, сегодня приходится выдавать себя за секретаря!